13 июля
В окне вагона Уфимская губерния, с ее грандиозными работами Уфа-Златоустовской железной дороги, с ее башкирами, лесами и железными заводами.
Как змея извивается поезд, и с высоты обрывов открывается беспредельная даль долин Белой, Уфы, Сима, Юрезани с панорамой синеватой мглой покрытых, лесистых, вечнозеленых гор Урала.
В этой мглистой синеве щемящий и захватывающий простор, покой и тишина.
В этих таинственных лесных дебрях, в сумрачной тьме их, прячется фанатик отшельник, бродяжка, прятался прежде делатель фальшивых денег.
И здесь и в Сибири эти запрятанные в дебрях делатели фальшивых денег положили основание многим крупным состояниям, получая сами в награду всегда смерть,-- от ножа ли, от удара ли топором сзади, или во сне, а то дверь одинокой кельи,-- мастерская несчастного мастера,-- подопрут снаружи, обложат келью соломой и зажгут солому.
- О, какой перекос! О, как страшно! А смотрите, смотрите, совсем нависла та гора: вот-вот полетят оттуда камни... Ничего хуже этой дороги я не знаю... А вот на ровном месте зачем понадобились все эти извороты... мошенничество очевидное, чтоб больше верст вышло... Ведь они, все эти инженеры, как-то от версты у них: чем больше верст... понимаете? Ужасно, ужасно...
- Но, помилуйте, это образцовая дорога. Поразительная техника, смелость приемов.
- Вы, вероятно, тоже инженер?
- Д-да.
Веселый смех.
Поезд гулко мчится, и притихли навек загадочными сфинксами залегшие здесь насыпи-гиганты, темные, как колодцы, выемки, мосты и отводы рек... Смирялись камнем и цементом окованные реки,-- не рвутся больше и только тихо плачут там, внизу, о былой свободе.
А в окнах все те же башкирские леса -- в долинах ободранные от коры береза и липа, на горах -- сосна и лиственница; те же вымирающие башкиры.
Станция Мурсалимкино.
Русские крестьяне о чем-то спорят с башкирами.
Башкиры смущенно говорят:
- Наши леса...
- Ваши, так почему же,-- раздраженно возражают им крестьяне,-- казенные полесовщики?
- Чтоб никто не воровал,-- отвечают не совсем уверенно башкиры.
- Да ведь воры-то кто здесь, как не вы? Первые воры и жулики... Палец об палец не ударят: "я дворянин", а свести лошадь да в котле сварить -- первое его дворянское дело, сколько ты их ни корми и ни пои.
Смущенные, худые башкиры спешат уйти от нас, а Василий продолжает с той же энергией:
- Землю на пять лет сдает, а уже зимой опять идет: дай чаю, дай хлеба, дай денег... "Да ведь ты все деньги взял уже?" -- Ну, снимай еще на пять лет вперед... Чего же станешь делать с ним? И снимаешь...
- Дорого?
- Да ведь как придется... Уж, конечно, за пять лет вперед больше двугривенного на десятину не приходится платить.
Я смотрю в веселые глаза говорящего со мной.
- Худого ведь нет,-- говорю я ему.
Усмехается довольно:
- Да ведь не было б, коли б другой народ был...
- Вас-то, русских, много теперь?
- Пятьсот в нашей деревне. Вот только эти хозяева донимают...
- Выморите ведь их скоро,-- утешаю я.
- Дай бог скорее,-- смеется крестьянин, смеются другие, окружившие нас крестьяне.
- А я вот слышал,-- говорю я,-- что у башкир землю отберут и из вас и башкир одну общину сделают.
Лица крестьян мгновенно вытягиваются и перестают сиять.
- Бог с ней и с землей тогда: уйдем... От своих ушли, а уж на башкир еще не заставят работать... Уйдем, свет за очи уйдем...
- Но ведь башкиры тоже люди...
- Ах, господин хороший, а мы кто? Довольно ведь мы и на барина и на нашу бедноту поработали,-- пора и честь знать. В этакой работе и путный обеспутится, а беспутный и вовсе из кабака не выйдет.
- Хоть путный, хоть беспутный,-- деловито перебивает другой,-- а уж где нужно, к примеру сказать, тройку запречь, а он с одной клячей -- толков не будет... Хуже да хуже только и будет... Книзу пойдет. Он те одной пашней загадит землю так, что без голоду голод выйдет... земля как жена -- по рукам пошла, дрянью стала. Из-за чего же ушли? Чего пустое говорить: отбилась земля, народ отбился. Люди башкиры, кто говорит... Все люди, да не всякий к земле годится. У другого топор сам ходит, а я вот, золотом меня засыпь -- не столяр, хоть ты что.
- Это можно понять,-- уткнувшись в землю, поясняет третий.
- Вы вот здесь так говорите,-- отвечаю я,-- а в России скажи крестьянам, что общину уничтожат, разрешат продавать участки,-- я думаю, они запечалились бы.
Светлый блондин неопределенных лет, нос кверху, Василий, задорно тряхнул кудрями:
- Так ведь с чего же печалиться? Нужда придет, погонит -- также уйдешь... Нас погнало... Тридцать лет за землю платили,-- кому досталось? На обзаведенье пригодились бы теперь денежки наши... кровные денежки от детей отнимали, а чужим осталось.
Последний звонок, и я спешу в вагон.
Там, в России, я не слыхал еще таких речей, там пока только меткие характеристики: "пустое дело", "бескорыстная суета".
Свободное копирование
