Участников "контрреволюционного заговора" держали сначала в Сером доме, что на ул. Республиканской, всех поврозь. Павла Груздева сразу после ареста поместили в одиночную камеру, и он находился в полной изоляции так долго, что, рассказывал о. Павел, на душе становилось нестерпимо одиноко - муха пролетит, и той рад: мухе, живому существу. Потом, говорит, я мышку прикормил, и она ко мне приходила каждый день, пока охранник не заметил и не прибил ее.
Спустя какое-то время в одиночку к Павлу Груздеву посадили парнишку - "а он в белой рубашке, в костюмчике, - вспоминал о. Павел, - я с ним боюсь и разговаривать. И он меня боится. А потом разговорились". Звали парнишку Федя Репринцев, вырос он в детдоме, и вот выпускной вечер у них - уходят из детдома куда-то работать. Купили всем выпускникам по костюму. Ну и танцевали они с девчонками, а жарко стало, Федя-то в кепке был, он эту кепку со своей головы снял и нацепил на голову вождя всех народов - бюст Сталина рядом где-то стоял. "Я, - говорит, - поносил, теперь ты поноси". И на следующий день Федю Репринцева арестовали.
А потом уж как в камеру начали прибывать - человек пятнадцать в одиночку набилось
- полная камера народа, воздуху не хватало. "К дверной щели снизу припадешь, подышишь немножко - и так все по очереди". Один раз так на дверь навалились, что дверь выпала, но никто не разбежался. Потом уже перевели Павла Груздева в Коровники.
Допрашивал его следователь по фамилии Спасский - допросы начинались, как правило, около полуночи и заканчивались уже под утро. Яркий электрический свет, слепящий глаза, изнурительная вереница одних и тех же вопросов: "Кем был вовлечен?.." "Следствие располагает данными… дайте об этом правдивые показания". "Расскажите, в чем заключалась ваша практическая антисоветская деятельность". "Почему вы уклоняетесь от дачи правдивых показаний?" "Что вам известно об антисоветской деятельности священника такого-то?" "Чем можно объяснить ваше неоткровенное поведение на следствии?"
На бумаге, в протоколах допросов, все это выглядит вполне цивилизованно и вежливо. А там, в ночном кабинете следователя Спасского, пятна крови от бесчисленных издевательств и побоев въелись в пол.
"Ты, Груздев, если не подохнешь здесь в тюрьме, - кричал следователь, - то потом мою фамилию со страхом вспоминать будешь! Хорошо ее запомнишь - Спасский моя фамилия, следователь Спасский!"
"Прозорливый был, зараза, - рассказывал батюшка. - Страха, правда, не имею, но фамилию его не забыл, до смерти помнить буду. Ведь все зубы мне повыбил, вот только один на развод оставил".
Была у о. Павла привычка, когда он нервничал, крутить одним большим пальцем вокруг другого - "меня за то, что пальцами крутил на допросе (нервы-то ведь не железные), так следователь избил: "А! Колдуешь!" И бац в зубы. Вот здесь три зуба сразу вылетело. Немного погодя опять машинально пальцами кручу. "Что, издеваешься?" Опять - бац в зубы".
- У меня ведь все кости переломаны, - пожаловался один раз батюшка.
Требовали от него на допросах подписать бумагу - "подробно содержания не помню, но смысл уловил: "От веры отрекаюсь, Бога нет, заблуждался!"
- Нет, - говорю, - гражданин начальник, этой бумаги я подписать не могу.
Сразу мне - бац! - в морду. Опять: "Подпишешь, фашистская сволочь?"
- Гражданин начальник, - говорю, - спать охота, который час рожу мне мочалите?
Бац! - снова в морду. Так где же зубов-то столько наберешься?"
Некоторым своим духовным чадам батюшка рассказывал, что его приговорили к расстрелу вместе с главными участниками "церковно-монархической организации": "Повели нас на расстрел - отец Николай, отец Александр, отец Анатолий, мать Олимпиада и я. Отец Николай наклонился ко мне и сказал: "Главное - верь в Бога!"
"Павлуша! Бог был, есть и будет! Его не расстреляешь!" Эти последние слова своего духовного наставника иеромонаха Николая (Воропанова) о. Павел запомнил на всю жизнь… "Да какие же светлые, чистые люди были! Аух, теперя нету…"
Свободное копирование
