В 1932 году, когда старший сын Груздевых вернулся из Новгорода в родную Мологу, а точнее, в деревню Большой Борок, все вокруг уже очень сильно изменилось, хотя Павел отсутствовал всего два года. Он оставлял хоть разгромленный, но все-таки монастырь, а приехал - даже куполов нет, церкви переоборудовали под гражданские помещения. В одном из храмов сделали столовую, в другом - клуб, место коммунистической агитации и пропаганды, а также плясок и развлечений, но, кажется, отец Павел не застал этого, ко времени его приезда на территории монастыря расположилась зональная селекционная станция лугопастбищных трав.
"Приехал… Ой-й! Что делается! - рассказывал отец Павел о своем возвращении в родную Мологскую обитель. - Вышел-то в монастыре, а лошадки наши - Громик! Кубарик! Ветка-а-а! У-у-у! Их-то кнутом, на глазах у меня да матом-то! Они, бедные, и слов таких сроду не слыхали… Сам видел, как скотина от человеческой злобы плачет. А их все давай: "А-а! Это вам…., не Богородицу возить! Это вам не попам служить!" И у меня, родные мои, от того слезы на глазах, а что поделаешь? Терпи, Павёлко…"
Почти все жители кулигских деревень работали на экспериментальных площадях селекционной станции. Элитные семена знаменитых луговых трав Мологи поставлялись во все регионы страны.
"Мы еще маленькие были, в школе учились, все пололи там травки, - вспоминает одна из жительниц Большого Борка. - Травка еле от земли видна, а сорняк вот такой большой. Дадут нам фартуки, ползаем на коленках. Денежку надо заработать. И Павел до переселения там работал, с мотыгой ходил, и сестра его Ольга, и я работала в отделе защиты растений до 37-го года".
Что удивительно, но жизнь к тому времени, по воспоминаниям мологжан, как будто стала налаживаться - или те последние годы перед затоплением кажутся особенно светлыми и безоблачными? После долгих послевоенных мытарств и голода, насильственной коллективизации и репрессий вдруг наступило непродолжительное спокойствие и сытость. Многие вспоминают мологский элеватор - "большущий, 12-этажный, зерно сваливали - пшеница крупная, как ягоды". Он был построен специально для хранения семян элитных луговых трав зональной селекционной станции и стоял на берегу реки Мологи.
Когда разрушали его перед затоплением, кто-то из Груздевых - или Александр Иванович, или Павел - взяли на память чугунную дверцу от печки. Сейчас эта дверца от мологского элеватора в доме Груздевых - тоже у печки.
Даже мологскую тюрьму, которая была переполнена в 1918-19 и двадцатые годы - угрюмое трехэтажное здание на берегу Волги - переделали под общежитие. В городе открылись три техникума: педагогический, индустриальный и сельскохозяйственный. Подрастало поколение, родившееся уже после революции, в начале 20-х годов - парни и девушки заканчивали семь классов общеобразовательной школы, и многие хотели учиться дальше. Та же двоюродная сестренка Павла Груздева: "Нас у мамы четверо, мама в больнице работала. А как мне учиться хотелось! Все подружки после седьмого класса пошли в техникум, а мне мама сказала - надо детей растить. Встали все на ноги, подросли - ну, думаю, теперь заживем! А тут переселение…"
"Жили слава Богу, - пишет отец Павел в "Родословной", - но вот началось грандиозное строительство Волгострой. Начислили нам 2111 рублей и - очищайте место!"
В деревне Большой Борок к тому времени оставалось около 30 домов. Семейство Нориновых - очень богомольная, крепкая, дружная семья - недавно возвели большой пятистенок. Хозяин уперся, заявил: "Ни за что не поеду никуда, и все!" Их выселили силой. А делали так - приходят, залазят на крышу и ломают трубу, живи как хочешь.
"До сих пор слезы текут, - вспоминает землячка Груздевых Мария Васильевна. - У нас место какое было: утром встанешь - сосны, елки, солнца не видать. Лежишь на боку и ягоды собираешь. Золотое дно! А как выселяли! Хоть бы возили, помогали - нет, все сами. Мама после переселения вскоре умерла - на 52-м году жизни, а папа на 53-м. Вот как далось нам это переселение! Надорвались. Надо же было столько человек выжить!"
"Перед переселением все уволились, никто нигде не работал, - вспоминает другая жительница Большого Борка. - У нас по деревне ходили, дома проверяли - какой пригоден, какой нет к перевозке - и плотами по Волге спускали. Матушка моя! Мы последнюю зиму 39-40 годов жили на квартире. В мае был последний пароход. Со слезами уезжали. А сюда приехали (в Тугаев) - я ни на кого глядеть не могла, лежала на постели целыми днями, отвернувшись к стене. Ну, а потом… работать надо. Выгнали нас и забыли".
Бабушка Груздевых Марья Фоминишна не пережила переселения. К ним тоже пришли, угрожали: "Хотите - дом разбирайте, не хотите - сожжем. Переезжайте куда вам надо, хоть в Москву". Александр Иванович выбрал Тутаев. Говорит Павлуше: "Давай, сынушка, дом ломать". Помощник-то один был. Залез Павел на крышу, стал трубу разбирать. Бабушка выскочила из дома, давай ругаться: "Ах ты, такой-сякой, хулиган, да ты почто наш дом ломаешь!" Тут случился у Марьи Фоминишны инсульт, и она умерла. Похоронили ее на мологском кладбище. А сами - делать нечего - дом разобрали с отцом, всю семью перевезли.
Мологжане переселялись кто в Рыбинск, кто в Тутаев - ближайшие вниз по течению Волги города. Напротив Рыбинска, за Волгой, было селение Слип - туда перевезли более полусотни мологских домов, и власти вздумали назвать это селение Новая Молога.
Коров перегоняли из Мологи своим ходом, многие из них пали. Глинистая почва огородов не хотела давать урожай. Мологжане на чем свет стоит костерили "безбожную Рыбну", как прозвали они Рыбинск - "город будущего", да и то правда: к 1937 году в Рыбинске оставалась действующей только одна-единственная церковь - Георгиевская за железнодорожным вокзалом, все другие были уничтожены или разорены.
Многие мологжане именно по этой причине предпочли Тутаев: "В Рыбинск приехали - нет, не то… А здесь церкви, песок…" Те, кто бывал на левом берегу Тутаева, бывшего городка Романова, помнят великолепие старинных его храмов - Казанского, Покровского, Архангельского, Леонтьевского, тихую провинциальную красоту его набережной, обсаженной вековыми липами, его холмов и улочек… Сюда и переплавили по Волге свои дома многие жители Большого Борка.
"Решили перебраться в г. Тутаев и перевезти свои избы: 1-й - Усанов Павел Федорыч. 2-й - Груздев Александр Иваныч. 3. Бабушкин Алексей Иваныч. 4. Петров Василий Андреич. 5. Бабушкина Катерина Михайловна. 6. Кузнецова Александра Ивановна", - перечисляет о. Павел в "Родословной".
Частенько вспоминал батюшка, как плыли они на плоту по Волге. Из бревен родного дома сколотили плот, впереди поставили икону Николая Чудотворца. Погрузили немудреный скарб, сами сели и - с Богом! От Рыбинска туман опустился - это было раннее утро - не видно, куда плыть. А на пути у них - Горелая Гряда - очень опасное место. Плывут, только в колокольцо бьют: "Блям, блям, блям". А рядом пароход: "У-у-у…" - гудок подал. Капитан им кричит: "Мужики, ведь это Горелая Гряда!" Отец-то, Александр Иванович, говорит: "А мы же не знаем". "Ну, - отвечает капитан, - ты или хороший лоцман, или вам сила свыше помогла".
Взошло солнце, а плот их, оказывается, развернуло так, что они плыли боком. Потом где-то на мель сели. Отец говорит: "Ну, сынушка, давай беспортошницу хлебать". А Павел: "Как это?" "Да вот так, полезли в воду!" Столкнули плот, поплыли дальше.
Доплыли до Тутаева, причалили к левому берегу. "Я, - рассказывал о. Павел, - как упал на берег, так и уснул, а ноги в воде".
Была у них гужевая артель, у переселенцев - поставили свои дома на самой дальней улице имени Крупской. И сейчас они стоят, эти дома - целая улица переселенцев.
А по Волге, Мологе, Шексне не один и не два года тянулись печальные плоты мологских изгнанников. На плотах - домашняя утварь, скотина, шалаши…
Свободное копирование
