Москва купеческая - 6

Успех в оборудовании Никольской мануфактуры был решающий. За Морозовым последовали другие — можно сказать, все другие — и в течение ближайших лет вся почти текстильная, главным образом, хлопча­тобумажная промышленность московского района бы­ла «модернизована» и переоборудована заново. Успе­ху деятельности Кнопа весьма помогало то обстоя­тельство, что по мере развития своей активности он получил возможность своего рода финансирования обслуживаемых им предприятий. Техническое обору­дование доставлялось не за «наличный расчет» и не в кредит, а за счет увеличения основного капитала и выпуска новых паев, которые и служили средством расплаты. Благодаря этому методу, Кноп являлся участником целого ряда предприятий — Шульце Геверниц дает цифру 122, — которые были, при содей­ствии его конторы, оборудованы и где его люди си­дели в правлениях и других руководящих органах. Но нужно сказать, что Кноп не стремился «контролиро­вать», в тесном смысле этого слова, связанные с ним хлопчатобумажные фирмы. И он, и его ставленники были «мужи совета», и такой вид активности не мало способствовал его успеху; его не боялись и охотно шли на всяческие с ним соглашения, а деятельность конторы Кноп весьма расширилась с течением време­ни: в частности, она стала поставщиком американско­го хлопка.

Кноп и его семья довольно быстро обрусели, как это впрочем часто бывало с разными иностранцами. Он стал русским подданным, потом получил титул ба­рона, но не знаю точно, как и почему. Людвиг Кноп умер в 1894 году, в расцвете своего успеха. После не­го осталось два сына, — барон Андрей и барон Федор Львовичи. Но у них не было и малой доли того влия­ния и того авторитета, которые были у их отца. Они были очень приятные, очень культурные люди, в осо­бенности Андрей Львович, с которым мне не мало приходилось встречаться по фирме Эмиль Циндель, но особой роли в общественно-промышленной жизни Москвы они не играли. Тем не менее, среди москов­ских немцев они по праву занимали первенствующее положение.

Деятельность Людвига Кнопа была, несомненно, очень полезной для развития русского текстильного дела и ни в какой мере не способствовала подчинению русской индустрии иностранному капиталу. Но, ко­нечно, и на кноповскую активность нередко бывали нападения. Так например Кокарев писал в своих «Эко­номических провалах»:

«Не могу не вспомнить о близком к нашему  времени обстоятельстве, ясно выразившем, до ка­кой степени правительство и общество относятся , спокойно к вопросу о привозе иностранного хлопка, убивающего народную льняную промыш­ленность. Известный коммерсант К., водворяю­щий в Россию несколько десятков лет американ­ский хлопок и устроивший, с пособием своих средств, для разных лиц более сорока бумагопря­дильных и ткацких фабрик, праздновал какой-то юбилей своей, губительной для русского народа, деятельности. Многочисленное русское общест­во пировало на этом юбилее, поднесло юбиляру альбом с видами сооруженных при его посредст­ве фабрик, а правительство возвело его в какой-то чин. Таким образом отпраздновали пир, так сказать на хребте русского народа, лишившегося льняных посевов и насильственно облеченного в линючий ситец, распространение которого, увлекая нашу монету за границу по платежу де­нег за хлопок, увеличило внешние займы и уси­лило финансовое расстройство. Вспоминая этот юбилей, нельзя не воскликнуть: «О невинность, это ты».

Оценка Кокарева даже для того времени пред­ставляется весьма наивной и упрощающей довольно сложное положение всей русской текстильной про­мышленности. Кокарев был своего рода экономиче­ский славянофил и любил все русское, но нужно ска­зать, что в восьмидесятых годах хлопчатобумажная промышленность была подлинной русской индустрией и работала уже частью на русском хлопке.