Введение - 6

***

Такую же безотрадную картину купеческой бес­честности и плутоватости дает в общем и русская литература. Правда, не все крупные ее представители останавливались на изображении купеческого быта, но если это имело место, то почти всегда, до конца прошлого столетия, плуты и мошенники, считавшие обман нормальным методом деловых отношений, угне­тавшие своих близких и своих служащих, и больше всего на свете любившие деньги. Положительных ти­пов «деловых людей» почти что не было, да, к сло­ву сказать, они и не удавались тем, кто пытался их описать. У некоторых авторов были лишь короткие замечания, иногда входившие в пословицу. Но было несколько и таких, которые свою славу составили изображением купеческой жизни и купеческого бы­та. Из таких первое место занимает А. Н. Островский.

Нет ни надобности, ни возможности дать здесь подробный и полный обзор тех произведений русской литературы, которые посвящены купеческому быту или содержат изображение его и, в частности, жизни московского купечества. Но некоторые характерные примеры привести следует.

Одним из первых произведений, изображавших купеческую среду, была комедия Плавильщикова «Си­делец», где московский купец Харитон Авдулавин, вместе со своими собратьями, другими московскими купцами, хочет обмануть и обобрать своего питомца, который у него служит сидельцем. Но вмешивается честный полицейский Добродетелев, и все кончается благополучно.

У Крылова есть басня, так и озаглавленная «Ку­пец». В ней речь идет о наставлениях, которые давал купец своему племяннику. «Торгуй по-моему, так бу­дешь не в накладе» и приводит пример, как нужно действовать: стараться сбыть гнилое сукно за хоро­шее английское. Но обманутым оказался сам купец, так как покупатель всучил ему фальшивую бумажку. В этой басне характерны заключительные строки:

Обманут, обманул купец, в том дива нет,

Но если кто на свете

Повыше лавок взглянет,

Увидит, что и там на ту же стать идет

Почти у всех во всем один расчет:

Кого кто лучше подведет,

И кто кого хитрей обманет.

У Гоголя о купцах говорится немного, но неко­торые его характеристики вошли в поговорку. Тип положительный Гоголю, как и многим другим, не удался. Из всех женихов Агафьи Тихоновны, «гостин-нодворец» Алексей Дмитриевич Стариков фигура са­мая бледная и ничего характерного собой не пред­ставляет.

Зато в «Ревизоре» фигуры купцов гораздо рель­ефней, и не столько сами купцы, как те наименования, которые дает им городничий: «Самоварники», «Аршинники», «Протобестии», «Надувалы морские». Два первых термина не раз потом повторялись, как наи­более наглядные определения, что такое купцы.

Такие же короткие, запомнившиеся многим фор­мулы найдем мы впоследствии и у Некрасова, в поэ­ме «Кому на Руси жить хорошо»:

«Купчине толстопузому сказали братья Губины,

                Иван и Митродор...»

Имеется и изображение внешнего облика купца:

В синем кафтане почтенный лабазник,

Толстый, присядистый, красный как медь,

Едет подрядчик по линии в праздник,

Едет работы свои посмотреть.

Праздный народ расступается чинно,

Пот отирает купчина с лица,

И говорит, подбоченясь картинно:

Ладно ништо... Молодца... Молодца»...

В творчестве Островского пьесы из купеческого быта составляют самую крупную категорию: с них он начал, ими получил он известность, впоследствии славу, и почти до конца своих дней брал из этой среды темы для своих комедий.

Творчество Островского слишком хорошо извест­но русскому человеку, нет надобности на нем оста­навливаться, но нужно напомнить, что известностью и славой Островский обязан, прежде всего, своим двум ранним пьесам: «Свои люди сочтемся» (1850) и «Гроза» (1860). В обеих этих пьесах купеческий быт изображен в необычайно неприглядном виде. Именно эти пьесы были замечены критикой и, прежде все­го, Добролюбовым, которому принадлежит заслуга обратить внимание читающей публики (не все его пье­сы шли тогда в театре) и привлечь к нему внимание и сочувствие. На этом заслуги Добролюбова и кон­чаются. По содержанию его статьи далеко не беспри­страстны и дают его намерениям и взглядам далеко не то истолкование, которое было у самого автора. Это применимо, прежде всего, к пьесам из купеческо­го быта. Вот как характеризует талантливый публи­цист это «темное царство»:

«Это — мир затаенной, тихо вздыхающей скорби, мир тупой, ноющей боли, мир тюремно­го, гробового безмолвия, лишь изредка оживля­емый глухим, бессильным ропотом, робко зами­рающим при самом зарождении. Нет ни света, ни тепла, ни простора. Гнилью и сыростью веет тем­ная и низкая тюрьма. Ни один звук с вольного воздуха, ни один луч света не проникает в нее. В ней вспыхивает по временам только искра то­го священного пламени, которое пылает в каж­дой груди человеческой, пока не будет залито наплывом житейской грязи. Чуть тлеется это в сырости и смраде темницы, но иногда на мину­ту вспыхивает она и обливает светом правды и добра мрачные фигуры томящихся узников. При помощи этого минутного освещения, мы видим, что тут страдают наши братья, что в этих одичавших, бессловесных, грязных существах можно разобрать черты лиц человеческих, и наше серд­це стесняется болью и ужасом. Они молчат, эти несчастные узники, они сидят в летаргическом оцепенении и даже не потрясают своими цепями. Они почти лишились даже способности созна­вать свое страдальческое положение, но тем не менее они чувствуют тяжесть, лежащую на них. Они не потеряли способности ощущать свою боль. Если безмолвно и неподвижно переносят боль, то это потому, что каждый крик, каждый вздох среди этого смрадного омута захватывает их горло, отдается колючей болью в груди, каж­дое движение тела обремененного цепями гро­зит им увеличением тяжести и мучительного не­удобства их положения. И не откуда ждать им отрады, негде искать облегчения. Над ними буй­но и безотчетно владычествует бессмысленное самодурство в лице разных Торцовых, Болыневых, Брусковых, Уланбековых и пр., не признаю­щее никаких разумных прав и требований. Толь­ко его дикие безобразные окрики нарушают эту мрачную тишину, производят пугливую сумато­ху на этом печальном кладбище человеческой мысли и воли».