В последний год существования мужских и женских школ остро встал вопрос об ученической школьной форме. С приходом в мужские школы девочек ребята взбунтовались против таких нововведений, а министерское начальство ужесточило требования. Для того, чтобы несколько снизить напряженность, кажется, с легкой руки Зельмана Шмулевича Щерцовского все мужчины-учителя сшили себе одинаковые черные френчи. Когда ребята увидели нас в такой униформе, вопрос об их нарядах сам собой потерял остроту.
Другой, очень любопытный факт произошел тогда же. Я не любил, чтобы в ученических тетрадях на последних страницах ребята разводили грязь и делали посторонние записи. Однажды при проверке тетрадей я обнаружил у Володи Чуглова странную, явно не химическую таблицу: в одной графе стояли даты, а в другой – непонятные мне записи. «Черный в клеточку. Синий в полосочку. Гладкий черный с искоркой. С красным горошком», – стояло в этой графе. Я спросил Володю после урока, что это означает. А он улыбнулся и без тени смущения сказал: «Это Ваши галстуки. Сначала я хотел посчитать, сколько их у вас, а потом стал искать, нет ли закономерности в их смене». Я чуть со стула не упал от такого открытия. А ведь и на самом деле: моя жена любила дарить мне новые галстуки и каждое утро следила за тем, какой из них я надеваю. Постепенно ее стараниями в мой гардероб перекочевали галстуки моего отца, а это уже была целая коллекция...
Так я впервые обратил внимание на аналитический склад ума Володи Чуглова. На фоне блестящих отличников учебные успехи Володи смотрелись скромно, особенно в точных науках, но при всем этом он был безоговорочно признан ребятами честью и совестью класса. Ребята разъехались по столичным вузам, а Володя поступил на филфак Вологодского пединститута. Отслужил в армии. Я был к тому времени директором школы и с удовольствием пригласил его к себе на работу. А через несколько лет, когда я кончал аспирантуру в Москве, туда же приехал Володя. Думаю, что моя рекомендация хоть немного помогла ему. Уже около тридцати лет мы работаем в институте вместе с доцентом кафедры русского языка Владимиром Ивановичем Чугловым. Вот и подумаешь: как важно уловить момент, когда в твоем ученике открывается для тебя какое-то новое человеческое качество!
Еще один случай, казалось бы, и вовсе незначительный. В трех восьмых классах я провел контрольную работу. Сильный класс «А» и слабый класс «В» справились с заданием, а класс «Б» полностью провалился. Это было неожиданностью, объяснения которой я не находил. Сижу в учительской очень огорченный. Подходит Екатерина Константиновна Монастырева (а было ей в ту пору уже за семьдесят): «Что это ты, батенька, так шибко горюешь?». «На себя сержусь: учил одинаково, а результат получил разный. И понять не могу почему».
Молча она подошла к расписанию. «А ты сюда загляни. «Ашники» писали на первом уроке, «вэшники» – на втором, а твои несчастные «бэшники» на пятом, а до того было у них два урока физкультуры. Поди ведь, нормы на лыжах сдавали... Что и требовалось доказать! Сам и виноват, что не перенес контрольную на другой день!». Таким был наглядный урок простейшего педагогического анализа. Екатерина Константиновна с улыбкой посмотрела на меня не так, как на учителя, а как на бывшего своего ученика, и шутливо сказала: «Запомни, милый, учитель первые пять лет работы учится сам, а учеников – мучает, а потом всю жизнь учит учеников, а мучается сам! Так что не горюй: у тебя еще все впереди». Век не забыть такой урок!
Уж коли вспоминаю отдельные эпизоды, то не могу не рассказать и о забавном случае. Вообще-то никакого специального отбора ребят в школу не было. Но однажды, проверяя пригородную восьмилетку, Александра Ивановна Мухина обратила внимание на парня с явно выраженным математическим складом ума. Так в нашей школе появился еще один ученик – Вадим, добрый и общительный, ставший заводилой многих хороших дел. Учился он хорошо, но по ряду предметов у него были проблемы. Перед последним экзаменом по химии я побаивался за него: иногда он торопился и допускал в уравнениях досадные ошибки. А парню нужна была медаль, чтобы с гарантией поступить в институт и получить повышенную стипендию (из дома ему мало могли помочь). Билет он взял одним из первых, сел к столу и... заснул богатырским сном. Чтобы его не тревожить, ребята отвечали вполголоса, даже дверью старались не хлопать. Экзамен подошел к концу, а Вадим спал. Мы очень боялись будить его: парень мог растеряться и ничего не ответить. Я осторожно сказал на ухо: «Скоро твоя очередь отвечать. Ты готов?». «Конечно, готов!» – ответил он и смело пошел к доске.
Пока он спал, мозг, вероятно, продолжал работать. Ответ был блестящим, полным, логично выстроенным, доказательным. Когда Вадим вышел из кабинета, ребята бросились его качать... Что же произошло? Оказывается, кто-то дал ему таблетки кофеина, и Вадим две ночи не спал, готовясь к последнему экзамену. Когда же взял билет и понял, что хорошо знает весь материал, он просто отключился...
Много лет спустя я очутился в международном аэропорту Шереметьево. Из толпы прилетевших очередным рейсом темнокожих африканцев кто-то вышел и обнял меня: «А вы, Исаак Абрамович, каким образом здесь?». Вадим прилетел, кажется, из Эфиопии, где читал лекции по электротехнике. Сейчас он – лауреат многих премий, директор крупнейшего электротехнического института России. И пусть кто-то попробует отрицать, что лучших ребят нужно отбирать в лучшие школы! «Наука всегда элитарна», – утверждал Френсис Бэкон. Любое государство должно заботиться о своей элите, как о своем будущем. Первая школа Вологды – тому пример.
Хорошими моими помощниками в работе оказались студенты пединститута, постоянно проходившие у нас практику. Официальные сроки практики кончались, а многие продолжали посещать школу, готовили со мной занятия кружков. Это упрочило связь с институтом, и меня пригласили по совместительству ассистентом на кафедру химии. Школа стала фактической экспериментальной площадкой кафедры. Это опять заставляло меня постоянно поддерживать «химическую форму».
Свободное копирование
