Классным руководителем в последние годы был у нас участник войны Владимир Тимофеевич Молчанов. Это был странный человек, трудно вписывавшийся в учительский коллектив школы. Уроки его могли быть очень интересными и даже неожиданными, то становились скучными, вялыми. Его суждения о литературных произведениях сильно отражали его личное отношение к авторам и их героям. Он хотел научить нас понимать и любить классическую литературу, но как бы чего-то недоговаривал, не мог убедить в своих оценках. Он то вел с нами откровенные беседы, то замыкался, устранялся от личных контактов. Помню, как он помог мне выпутаться из неприятной ситуации, в которую я попал по глупости. Но помню, как ему приходилось туго, когда мы, старшеклассники, позволяли себе перечить ему, не соглашаться в чем-то. Ему явно недоставало «командирского тона», временами столь необходимого в мужской школе послевоенных времен. Но все характеристики, что он написал нам к школьному выпуску, были на удивление хорошими, хотя мы знали, что он далеко не ко всем относился одинаково ровно. А на выпускном вечере он все время извинялся: «Простите, но иначе написать не мог!». Мы же так и не поняли, за что он извинялся: то ли за то, что перехвалил, то ли за то, что недохвалил... Мы были его первыми выпускниками, и мне кажется, что до конца его так и не поняли, а потому не до конца оценили.
Только через пятьдесят лет я узнал о том, что была у этого человека, как он сам писал, «отравленная и израненная юность»: его отца, командира дивизии, арестовали и расстреляли в 1937 году. Сын вынужден был бросить ленинградский пединститут и скрываться, работая на далеком Севере. В финскую войну он сильно обморозился на фронте. В Великой Отечественной – серьезно ранен. Но никогда ни одним словом он не обмолвился при нас о войне и фронтовых судьбах. Эти факты многое проясняют в характере Владимира Тимофеевича. Он отказался получать причитающиеся ему юбилейные медали и ордена. Тем более, никогда не носил свои награды, принесенные с войны. Только после долгого госпитального лечения он смог закончить филфак Вологодского пединститута.
Да! Были и у нас учителя, которых можно считать «моральными жертвами» своего времени. Не будем судить их строго!
Зато из песни нельзя выкинуть слово, тем более такое страшное слово, как «репрессии». Только на моем веку в мясорубку политических преследований, кроме тех, кого я уже упомянул, попали блестящий завуч школы, всеобщий любимец Апполос Васильевич Аристов, математик Николай Михайлович Милицын, историк Александр Феодосьевич Мартемьянов, педагоги весьма преклонных лет, преподававшие еще в гимназии и реальном училище, литератор Потаницын и языковед Усков. Сгинула в лагерях прекрасная учительница Зинаида Алексеевна Чудинова. И это только те, о ком помню я... Чем более заметной фигурой был учитель, чем больший интеллект и авторитет его отличали, тем быстрее добирался до него карающий меч классового правосудия.
Горько расплачивается страна за потерю цвета нации в революции, гражданской войне, в коллективизации, в ежовско-бериевской «варфоломеевской ночи», в Великой Отечественной войне, в страшных поголовных ссылках целых народов, в борьбе с безродными космополитами и генетиками ... и «несть числа» этим жертвам... Ни одна беда страны не миновала и нашу школу.
Бывшее реальное училище после долгих преобразований, уже на моем веку ставшее Первой мужской школой, всегда славилось лучшими директорами.
Свободное копирование
