Я начал счет четным домам от реки, а нумерация раньше была со стороны вокзала. Попробуем пройти с другого конца, от Советского проспекта (бывшей Московской улицы), по нечетной стороне, где жила наша семья.
Дом № 1 – увы! Его больше нет: сгорел в 1998 году от непогашенной сигареты очередного пьяницы. Это наш дом. А во дворе был маленький флигель, на месте которого стоит здание фирмы «Кузнецкий Мост». И палисад, как в песне, был. И в других домах палисады были, не в каждом – резные, но встречались красивые. До сих пор на месте палисада растут посаженные мною яблони-дички, никем не обихоженные. Но каждую весну я любуюсь их белым цветом.
Жило в этих домах семь семей. Из них семь человек в разное время и по разным статьям были арестованы, прошли через лагеря и тюрьмы. Двое не вернулись. На втором этаже жила скромно и тихо семья старого чекиста Губкина. Его жена удостоилась высокой чести быть делегатом XVII съезда партии. А к 1937 году в тюрьме оказалось едва ли не три четверти этих делегатов. Семья Губкиных как бы застыла в страшном ожидании... Моя мать рассказывала, как испугались Губкины, когда ночью пришли за моим отцом: думали, что это идут к ним...
С фронта первым вернулся в наш двор Иван Арсентьевич Зыков. Вернулся с двумя орденами Красного Знамени и... без ноги. Последним вернулся из финского плена Александр Николаевич Орнатский. Повезло человеку: он и в финскую войну раненым попал в плен, да остался жив. И в Отечественную его раненого подобрали финны. А так бы и вовсе замерз: наши посчитали его убитым и прислали домой похоронку...
Дом № 3 отличался особой архитектурой: в плане у него не было ни одного прямого угла. Только фасад с балконом над входными дверями был точно обращен к красной линии улицы. Расположение комнат считалось удачным. До революции в этом доме жили богатые купцы, торговавшие пушниной. От деда запомнил их фамилию – братья Соломон. После революции уехали они в Америку. Теперь офис одной из старейших и крупных фирм Америки «SOLOMON end Brothers» – в самом фешенебельном небоскребе Нью-Йорка, и торгуют они не только пушниной, но и компьютерами. Об этом я узнал из газетных реклам. А их старый вологодский дом сгорел недавно все по той же «пьяной причине».
И этот двор не миновали репрессии тридцать седьмого: погиб дядя Костя Трофимов только за то, что работал когда-то в немецкой фирме «Зингер». Забрали человека со странным именем – Менциона Менционовича Попова, работавшего подручным кузнеца на заводе ВПВРЗ.
Арестовали супругов Пищулиных: юриста Николая Федоровича и его жену Ларису Леонидовну – мать Зои Лиотто, учившейся в нашей школе. С ними вместе по одному сфабрикованному обвинению взяли из дома напротив врача Павла Александровича Кадникова и его жену. За ними – доктора Красикова Константина Евграфовича с супругой, зубного врача Бориса Христофоровича Байковича – тоже с женой, Всеволода Павловича Богачева с женой Елизаветой Николаевной Сум. Добрались и до доктора Сергея Федоровича Горталова, чей род шел от майора Горталова-героя Плевны, воевавшего в русско-турецкую войну в отряде Скобелева. О его подвигах писали многие газеты мира. Сергей Федорович отдал вологодской медицине около сорока лет. В эту «контрреволюционную организацию» доблестные чекисты записали и гинеколога Элиодора Каспаровича Снежко. Дело вологочдобиваясь, чтобы она повторила, о чем шла речь тогда в театре... Той случайной встречи было достаточно, чтобы надолго оказаться «под колпаком»...
Под № 5 было два дома: маленький, наполовину вросший в землю домик выходил на улицу одним этажом, а во двор – двумя. Зато красивый и ухоженный двухэтажный прятался на задворках. Из многодетной семьи Щербаковых Борис погиб на фронте восемнадцатилетним. Его сестра ушла в армию чуть позднее Бориса. Еще жила там семья Морозовых с тремя дочками. Отец, Николай Дмитриевич, отправился на фронт добровольцем в трудном сорок втором. Контуженый танкист попал в плен на Курской дуге. «Удостоился» немецкого лагеря смерти Маутхаузена, но был освобожден американцами. Далее – по известной схеме – через проверку в ГУЛАГе. Только в 1956 году получил медаль «За победу над Германией», которой гордился. Но вспоминать те времена не любил... Много горя натерпелась семья Морозовых. Трудно без волнения читать письмо-исповедь, полученное от этой семьи в ответ на первое издание моих воспоминаний...
Дом № 7 был самым красивым на нашей улице. Балкон второго этажа располагался прямо посередине дома, а под ним на первом этаже – терраса. И весь он был украшен резными наличниками. Жили в нем мои друзья – Олег Горынин и Геша Калугин. Они приходили к нам, мы расстилали на попу отцовскую крупномасштабную карту Испании и по газетным сообщениям флажками отмечали линию фронта испанских республиканцев.
Из этого дома сгинули в лагерях родители многих наших сверстников и сверстниц. Погиб учитель Павел Васильевич Калугин. Забрали красного партизана Брунина вместе с женой, а его дети Гайда и Илга пошли по детдомам и по чужим углам. Забрали бухгалтера Рассказова, потом – отца нашего ровесника Гены Советова. А жильцы дома сторонились рыжеволосой красавицы со второго этажа: полагали, что это она доносила на всех подряд... Погиб на фронте Василий Куканов, а его жена, Анна Петровна, удивительно трудолюбивая и приветливая, одна поднимала троих детей.
Дом № 9 был маленьким. Теперь на его месте въезд к Сельхозбанку. Почему-то запомнился он очень перенасепенным. Из него на фронт ушел талантливый школьник Боря Левин-Соколовский и погиб в первом же бою под Ленинградом. В этом доме приютили вернувшуюся в конце войны из лагерей вдову расстрелянного в 1937 году комбрига Афанасия Павловича Трифонова, командира Вологодской десятой дивизии. Вместе с ним в ту лихую пору сгинули в той дивизии практически все другие командиры, вплоть до взводных... О комбриге Трифонове – разговор впереди. А еще забрали там отца нашего одноклассника Володи Филиппова и жильцов по фамилии Гоголевы. Соседи говорили, что был он научным работником, а жена работала в Госстрахе. Они тоже не вернулись. Зато из плена и проверочных лагерей после войны пришел Коля Едреников. Про дома № 11 и № 13, простите, запамятовал. Но подсказали недавно соседи. Там «врагами народа» объявили мужа и жену Моженковых, да еще забрали главу многодетного семейства Леонтьевского: этого – за происхождение «из духовенства». Позднее «врагом народа» объявили Валентина Худорожева, а одного из сыновей в семье Хрулевых арестовали уже после войны. Так и не известно, вернулся ли кто-либо из них живым...
Одной из первых в 1936 году из дома № 15 арестовали всю семью какого-то большого хозяйственного начальника Михельсона, ездившего уже в то время на единственном в городе открытом легковом автомобиле вишневого цвета. А дочку Эрну, которая мне очень нравилась еще... с детской песочницы, отправили в детдом.
В конце квартала стояли два больших белых двухэтажных дома № 17 и 19, которые по имени их дореволюционного владельца назывались «нечаевскими». Семнадцатый теперь называют новым именем: «Сладкий дом». Там теперь фирма оптовой торговли шоколадом.
Я мало знал жильцов тех домов, но с нами учился Володя Сибуль из девятнадцатого. Его отец сгинул все в том же страшном тридцать седьмом. Он мне рассказывал позднее, что вместе с отцом забрали еще по крайней мере троих «нечаевских» жильцов.
Мой давний знакомый Борис Гуляев, человек неординарный, «не утомленный классическим образованием», но отличающийся оригинальными взглядами в теоретической физике, да к тому же еще и хороший поэт, передал мне такие стихи:
ПРОЩАЙ
Прощай, мой дом отеческий.
Последние слова.
Тебя, приют младенческий,
Ломают на дрова.
Давно ты мной покинутый,
Но все же твой жилец.
Войною здесь настигнутый,
Скончался мой отец.
Отсюда непроглядная
Вела меня судьба,
Дорога безотрадная,
Извечная борьба.
Казенные пристанища,
Наука бытия,
Подвалы и ристалища –
О многом помню я.
Прощай, мой дом отеческий,
Расходятся пути.
Мне жаль по-человечески,
Не спас тебя, прости!
Так написал он о своем девятнадцатом «нечаевском», которого давно уже нет.
Свободное копирование
