Мне шел семнадцатый год, когда мы переехали в другой город. Неуютным зимним вечером я возвращался домой из дворца культуры. Меня догнали трое парней. Двух из них я знал. Первым был Федя Белов, учившийся, как и я, в единственной в нашем городе средней школе, но классом старше меня. За Федором водилась какая-то недобрая слава. Он отличался резкостью в поступках и суждениях. Знакомства у него были нехорошие; как раз вторым в компании был известный в городе хулиган Шурка. Третий, за все время не проронивший ни слова, по облику был того же поля ягода. «Бить будут», - вспомнилась мне реплика Фигуры из «Тимура и его команды». Сопротивляться? Что я могу против этой троицы?! Бежать? Но далеко ли я убегу? Да и стыдно мне, девятикласснику, авторитетному комсомольцу, бегать, как трусу. Душа у меня быстро опустилась куда-то в живот.
Все пошло по обычной схеме приставания хулиганов к намеченной для расправы жертве. Федор задавал мне какие-то дурацкие вопросы, а Шурка комментировал ответы гнусавым матерком. «А отец твой где?» - спросил Федор, предвкушая удовольствие от реакции Шурки на ожидаемый ответ. «Сидит по пятьдесят восьмой», - не в силах соврать, выдавил я. Федька вдруг отшатнулся, потом вплотную придвинулся ко мне, схватив за лацканы куртки-«москвички». «За что сидит?» «Не знаю, когда его арестовали, я был совсем маленький. Не знаю даже, жив ли он. От него много лет нет никаких известий. Мама говорила – наверное, он получил десять лет без права переписки».
Не отпуская лацканы моей куртки, Федор обернулся к спутникам: «Вы… Вот этого парня никому не трогать! Он мне теперь как брат, слышите?!» И уже мне: «Вовка, я думал, ты из этих, маменькиных сынков, а ты… Мой отец… он расстрелян, тоже по пятьдесят восьмой… Идем, мы тебя проводим, и пусть только кто попробует тебя тронуть! Будет иметь дело с нами! Верно, Шурка?»
Шурка пробормотал что-то неразборчивое, но, как и Федор, подхватил меня под руку. Третий парень поплелся сзади.
По дороге Федор рассказал, что его отец был генералом Красной Армии, героем гражданской войны – о нем даже Фурманов писал, тот, который написал «Чапаева». «“Мятеж” называется повесть. Ты читал?» Нет, я не читал. Экспансивность Федора меня смущала. Мы подошли к моему дому. Ребята пригласили меня пойти с ними бить лампочки на уличных фонарях. Занятие это было явно не по мне, и я вежливо отказался.
Подходя к крылечку, я услышал звон лампочки, разбитой метким попаданием камня.
Лет двадцать с лишним спустя, в Москве я увидел афишу спектакля «Мятеж» по повести Фурманова. В центре запечатленной на ней мизансцены находился Иван Панфилович Белов – плотный пожилой военный в незастегнутой долгополой шинели. В действительности отец Федора руководил подавлением Ташкентского восстания молодым человеком, в двадцатишестилетнем возрасте. Он был главнокомандующим войсками Туркестанской республики, потом командовал рядом военных округов, в том числе Московским и Белорусским. В 1935 году получил звание командарма 1-го ранга (что соответствует нынешнему званию генерала армии).
В 1937 году Белов был членом особого судебного присутствия, осудившего на смерть Тухачевского, Якира, Уборевича, Путну и других высших военачальников. Почти все члены «присутствия», в том числе и Белов, вскоре после казни Тухачевского сами были арестованы и расстреляны. Белов был обвинен в участии в контрреволюционной организации и военно-фашистском заговоре, 29 июля 1938 года в течение нескольких минут судим военной коллегией Верховного суда СССР и тотчас расстрелян в компании с большой группой военных, партийных и советских работников самого высокого ранга. Впрочем, накануне, 28 июня, было расстреляно еще больше.
Свободное копирование
