Моё Агадырское детство - 43

Музыка, танцы

 А ещё все мы любили музыку.

 Дед хорошо владел семиструнной гитарой и пел. Баба говорила, что он ещё и на гармошке умеет играть. Но у нас дома гармошки не было. Дед в молодости пел сначала в церковном хоре, а потом окончил во Владивостоке музыкальные классы по вокалу. У него был баритональный бас. В 1913-1914 Дед даже собирался на стажировку в Милан, но началась Первая мировая война, и границы закрыли. Затею пришлось оставить навсегда.

 Помню небольшие, размером с блокнотные листы, лоскуты малинового шелка, на которых было напечатано: "Программа концерта В.Д. Разумкова". Далее шёл длинный список песен и оперных арий для баритона и баса. Видимо, это была программа Дедова концерта в театре Её Императорского Величества во Владивостоке. Потом эти лоскуты куда-то бесследно исчезли.

 Когда-то Деду посчастливилось побывать на концерте Шаляпина. С тех пор Федор Иванович стал его кумиром. Дед пропагандировал его искусство, рассказывал об известных ему фактах биографии великого певца, старался спеть всё, что было в его репертуаре.

 Когда Дед женился, Баба запретила ему публичные выступления - "Выбирай: я или сцена!". Дед выбрал Бабу.

 В Агадыре, в Клубе Железнодорожников, была художественная самодеятельность. Дед собрался было в ней поучаствовать, но Баба и к этому отнеслась резко отрицательно. Звал отца в Клуб и младший сын Юрий, руководивший там духовым, а потом и эстрадным оркестром. Однако Дед не захотел ссориться с Бабой и ограничился регулярным исполнением своих любимых произведений в общественной бане, где находил много благодарных слушателей.

 Боря, мой двоюродный брат, вспоминает: "Когда летом мы бывали в Агадыре, Дед всегда брал меня с собой в баню. Мы мылись, тёрли друг другу спины, а потом Дед забирался на верхний полок и пел. Чаще всего - "Песню о Блохе" М.П.Мусоргского (Песня Мефистофеля из трагедии Гете "Фауст") - "Жил-был Король когда-то...". Акустика в бане прекрасная, Деда слушали, благодарили, а я им гордился" .

 Пел он и дома для гостей, которые просили его об этом.

 Много песен мы пели и все вместе за праздничным столом: "Степь да степь кругом", "Из-за острова на стрежень", "По диким степям Забайкалья", "Есть на Волге утёс", "Вечерний звон".

 Пляски, когда у нас ещё не было патефона, устраивались под плясовую песню: "Зять на тёще капусту возил, молоду жену в пристяжку водил. Ну-ка, ну-ка, ну-ка тёща моя, Тпру! Стой, молодая жена!" - на мотив и в продолжение песни "Калинка, калинка моя, в саду ягода - малинка моя!". Вальс танцевали под песню "На сопках Маньчжурии: "Тихо вокруг, сопки покрылись мглой". А я убегала, потому что дальше было: "Тихо вокруг, это герои спят..." - от этой фразы мне всегда неудержимо хотелось плакать. Может, эти слова и были причиной тому, что я, сколько себя помню, при звуках этого вальса плакала, обхвативши всем телом Мамину ногу.

 Баба тоже пела в детстве в церковном хоре, играла на балалайке и мандолине, но потом отдала предпочтение танцам и даже окончила частную школу танцев А.А.Розова в Казани. Все наши гости восхищались Бабиным умением вальсировать. Каждый старался потанцевать с нашей толстенькой Бабой.

 А Мама некогда исполняла партию Наталки-Полтавки в самодеятельном театре на Украине. Мне очень нравилось, как Мама поёт песни на украинском языке. Голос у неё был нежным и приятным, интонации чистыми. Пела она мне и смешную песенку на мотив "Баю, баюшки, баю...": "На полице трубица, гороховица.... А бояре-то наехали, собак злых навезли... А собаки-то сдурели, да попа и окусили! Вот бежит поп с крестом, попадья с пестом... Маленький Макарка бегает с огарком... Маленька <Танюшка> бежит с погремушкой...". Больше всего меня забавляло непривычное "окусили" вместо "укусили". Причём впечатление было чисто языковым: я и подумать не могла, что собаки попа действительно укусили. Сначала я подумала, что Мама могла слышать эту песенку ещё в детстве от своей уральской бабушки, Евгении Ивановны - они некоторое время жили вместе, пока Дед воевал. Но потом решила, что источник, скорее всего, другой: Евгения Ивановна была богобоязненной.

 Дед с Бабой планировали переезд в Подмосковье, чтобы Мама смогла в Москве поучиться пению - известно, что возможности для учёбы там наилучшие. Планам этим не суждено было сбыться: у Деда уже была договоренность о работе, но за месяц до переезда в Подмосковье его арестовали.

 Мама познакомила меня с "Картинками с выставки" М.П.Мусоргского. Особенно нравилась ей пьеса "Старый замок".

 Не забуду, как восхищалась Мама "Озорными частушками" - дипломной работой молодого композитора Родиона Щедрина, нашего современника-классика, за творчеством которого я слежу всю жизнь. Помню, как много позже моя карагандинская подруга, Лариса Ивановна Колпачкова, с изумлением рассказывала, как её брат, будучи студентом мединститута, организовавший с друзьями музыкальный ансамбль, совсем не рассчитывая на удачу, написал Родиону Константиновичу, уже широко известному, письмо с просьбой прислать ноты какого-то полюбившегося им произведения - чтобы разучить его и исполнить. И вскоре получил ноты, собственноручно написанные композитором!

 Электричество в нашем поселке появилось не сразу, а когда появилось, с электроснабжением бывали перебои. Долгие годы служила нам керосиновая лампа, но керосин приходилось беречь - за ним в Агадыре, как, наверное, и повсюду, выстраивались длинные очереди. Свечи быстро кончались. И нередко вечерами, поджидая Маму после смены, Дед и Баба, не зажигая огня, пели в два голоса, а я им подпевала. "Однозвучно гремит колокольчик", "Вечерний звон", "Сижу за решёткой в темнице сырой", "Когда, душа, просилась ты...", "Ночи безумные" и проч. В темноте романсы звучали по-особенному. Эти вечера, когда нам всем было так хорошо, я никогда не забуду.

 Была у нас семиструнная гитара. Дед пел и аккомпанировал: "Русые волосы, в кольца завитые, часто мерещатся мне". Помню и шуточную песню "Люблю я летом с удочкой над речкою сидеть...". Аккомпанемент был очень сложным, и даже если бы Дед не пел, слушать гитару было очень приятно.

 Когда у нас бывал Дядя Юра, он брал эту гитару и пел военную песенку про "медсестру Валеньку", что "чуть побольше валенка, но зато удаленькая маленькая Валенька". Его аккомпанемент был, в основном, только ритмическим, совсем не таким, как у Деда.

 Баба всё твердила Деду, чтобы он поучил меня играть на гитаре, но Дед вначале только отмахивался. Потом всё же показал некоторые приёмы игры. Я запомнила "арпеджио", когда звуки аккорда быстро следуют один за другим, и "флажолет", когда Дед пальцем прикасался к звучащей струне. Одна полька в его исполнении так и называлась: "Флажолеты" и звучала необычно, шуточно. Это была теория, а до практики мы с ним так и не дошли.

 Однажды мне купили книжку из двух листочков. На обложке - украшенная новогодняя ёлка, на развороте - стихи и ноты - детская новогодняя песенка. Мне очень хотелось узнать, какая у неё мелодия. Но больше всего хотелось научиться петь по нотам! Я стала просить Деда сыграть мне эти ноты. Я думала: узнаю, как они звучат, запомню и тогда смогу читать другие. У Деда времени для меня не нашлось, зато Дядя Юра прямо "с листа" спел мне эту песенку. Ни мне, ни ему мелодия не понравилась: она была пресной: в то время считалось, что у ребёнка голос маленького диапазона, и ему не под силу петь ноты с большим интервалом.

 С нотной грамотой в детстве у меня не получилось: учиться было негде. Когда я училась в средних классах, к нам в школу пришла приезжая учительница музыки. Она сказала, что всех желающих научит играть на пианино. Надо внести столько-то рублей за первый месяц обучения. Что если у кого-то пианино пока нет - ничего страшного: на первых порах можно пользоваться нарисованной клавиатурой. С горящими глазами я прибежала домой. Но Старшие моих восторгов не разделили: пианино нам купить не на что, а на нарисованной клавиатуре никто и никогда играть не научится. И денег мне не дали. Я, помнится, даже всплакнула. Некоторые, чьи родители были настроены более оптимистично, на первых занятиях рисовали себе клавиатуру. Но, как выяснилось, этим всё и закончилось: преподаватель в школе больше не появилась.

 Но заниматься музыкой мне хотелось всегда: я стала подбирать песни на одной струне нашей семиструнной гитары и записывать в тетрадочку номер струны и номер лада, чтобы потом можно было связно аккомпанировать, хоть и на одной струне. Песни были, в основном, из репертуара Майи Кристалинской: "Мы с тобой два берега у одной реки", "А снег идёт", "Старый клён", "Костёр на снегу". Я всегда радовалась, когда слышала Майю Кристалинскую по радио. Зная только её голос, всё пыталась представить себе, как она выглядит: телевизор впервые стал доступен только в студенческие годы.

 Баба сама танцевала прекрасно, а Маму не научила. А может, Мама и сама не хотела учиться: у комсомольцев танцы не приветствовались, считались буржуазным пережитком. Как часто, заведя патефон, я подходила к Маме, брала её за руки и звала танцевать. Мама бросала мои руки, опускала голову и одинаково говорила: "Не ум-мею!". Это запрограммировало и моё неумение танцевать. Некоторые попытки научиться у Бабы танцевать вальс принесли весьма незначительные результаты. Вальсировать я не умела: после одного круга просто понятия не имела, что дальше-то делать.

 На первых танцах в школе и в клубах уметь танцевать было необязательно: роль танцев сводилась к первому тактильному общению с представителями другого пола и сомнениям: "пригласит-не пригласит".

 Единственный танец доставлял мне удовольствие - как-то быстро промелькнувший вальс-бостон. В школе у нас он был только в одном варианте, но в каком! Звучала гавайская гитара, между па были паузы, во время которых можно было понять, что делать дальше. Можно как бы красиво подняться на цыпочки, как бы красиво поднять руку, сделать переход. При этом успевать радоваться звукам этой чудесной гитары.

 Позже на всех вечерах я, как правило, сидела на скамеечке, когда мои сослуживцы кучей, все вместе, толклись под музыку в центре зала.

 Зимой 1949-1950 года мы с Бабой и Дедом поехали путешествовать в Казань, Магнитогорск и Красноуфимск. Кроме толстенного словаря русского языка С.И.Ожегова (1949 год), мы привезли всего "Евгения Онегина", на сорока сторонах огромных тяжелых пластинок на 78 оборотов. Ещё много арий из разных опер и народных песен в исполнении Шаляпина, Неждановой, Обуховой, Собинова, Лемешева и многих других прекрасных исполнителей. Для прослушивания каждой стороны пластинки патефон надо было заводить, крутя до отказа ручку в его правом боку, а для пластинок большого формата - ещё и подкручивать, когда иголка была на середине пластинки. Металлические иголки быстро тупились, но мы приспособились затачивать их на шлифовальной шкурке. Под патефон мы танцевали на моих домашних ёлках и во время "взрослых" застолий. С патефоном я училась петь, подражая даже колоратурному сопрано. Когда старшие "заводили" пластинки, мне надлежало угадать, что именно звучит.

 К четырём годам у меня был уже сложившийся репертуар. Особенно я любила петь "Ой, цветёт калина". В песне "Ах, Самара-городок" из репертуара Розы Баглановой я так же, как она (как мне казалось) старательно выпевала: "Неспокой-на-хая-хая-я", за что меня как-то высмеяли. У меня был особый коврик из старого одеяла, обрамленного рядами ровно нарезанных лоскутков. Когда меня просили спеть, я, не ломаясь, расстилала свой коврик и пела всё, что знала. В поезде, когда мы с Бабой и Дедом ездили к родным, я, сидя на столике, дала "большой концерт". Постепенно в нашем отсеке собралось много желающих посмотреть на ребёнка, который "так чисто поёт взрослые песни".

 Мы с Дедом выучили с пластинки вслед за М.Н.Звездиной и К.Н.Лаптевым прекрасный дуэт из оперы Джузеппе Верди "Риголетто" - заключительную сцену. Там Джильда, умирающая, сидит в мешке, а бедный Риголетто вот только узнаёт, что это - его дочь. Она поёт: "Обманула, виновна пред Вами, ведь любила, за него я и гибну..." Риголетто раскаивается, Джильда поёт, что "там, в небесах, вместе с матерью милой будем Творца мы за Вас молить". Интересно, что ни в одну из последующих советских постановок, которые я позже слушала живьём и по телевидению, этот мелодичный дуэт не вошел, как не вошел и в альбом, выпущенный в 1967 году с А. Ивановым (Риголетто) и И. Масленниковой (Джильдой). И только в декабре 2009 года по телеканалу "Культура" я снова услышала заключительную сцену этой оперы. Это была постановка Жилбера Дефло в Цюрихском оперном театре.

 Когда мы слушали уже электрический проигрыватель, я как-то наткнулась на сосланный в чулан наш красный патефон. Завела его по старой памяти и поразилась: каким тихим, оказывается, был его звук. Казалось, его обязательно должно было заглушать шарканье танцующих ног, но ведь не заглушало же!

 В те годы по радио часто передавали удивительную, ни на что не похожую композицию в исполнении симфоджаза. Объявляли так: "Парагвайский танец "Песня петушка"". Для меня это было подарком. Драматизм, сложный, динамично меняющийся ритм, прекрасная мелодия. Я ловила каждый звук, и наконец смогла спеть эту композицию от первой до последней ноты. Недоумевала: как она могла просочиться на наше радио при скудости тогдашнего эфира? Много лет спустя в Интернете мне удалось найти "Песню петушка" и узнать, что автором её был Хосе Асунсьон Флорес (27 августа 1904 - 16 мая 1972) - парагвайский композитор, дирижёр, создатель жанра лирических песен гуарания и политик-коммунист. Последнее обстоятельство и открыло дорогу в СССР его "Gallito Cantor", созданную в 1953 году.

 Маме тоже нравилась "Песня петушка", но, кроме Мамы, единомышленников у меня не нашлось ни в школьные, ни в студенческие, ни в более поздние годы. Тем более поразительно, что однажды я услышала точное голосовое исполнение этой композиции.

 Это было чудесным ранним утром летом 1966 года, когда мы от институтского клуба туристов на каникулах прошли все требуемые кавказские перевалы и лагерем расположились отдыхать на берегу моря у живописнейшего третьего мыса Пицунды, тогда ещё не занятого правительственными дачами.

 У меня был утренний моцион. У певца, скрытого от меня густыми зарослями какого-то кустарника, видимо, - тоже. Вероятно, он, как и я, был одинок в своём пристрастии, а потому слушатели не предполагались: песня просто требовала выхода. Я затаила дыхание и старалась не шевельнуться, чтобы себя не обнаружить. Потом всё пыталась представить, как выглядел этот юноша. Видимо, это был один из аспирантов МАИ, лагерь которых располагался невдалеке. Ребята уже второй год приезжали на это место и сосредоточенно заканчивали работу над каким-то плавсредством, спуск которого на воду мы уже не застали.