Воспоминания доктора медицины - 180

В это время в среде земских врачей Московской губернии возникла мысль о том, чтобы все фабричные больницы отдать в руки земства, т.е. чтобы ими заведовали земские врачи, а фабриканты - хозяева давали средства на содержание больниц и не вступались бы в управление ими. Земским врачам, видимо, понравилась эта мысль и они всячески начали пропагандировать ее.

На Даниловской мануфактуре, как помещающейся вне пределов города Москвы, эта пропаганда отражалась особенно рельефно. Земство постоянно начало указывать на то, что наша (Даниловская) медицинская помощь недостаточна. это видно из того, что в Земскую больницу обращались за советом несколько сот наших рабочих в течении года. Наше правление запросило у них список таких лиц, обращавшихся во вновь открытую Шаболовскую больницу с перечнем поименно обра-щавшихся и с указанием времени и возможной диагностикой и продолжительностью болезни. Когда этот список попал в мои руки, я рассмотрел его и оказалось, что наши рабочие бывают в Шаболовке только лишь по праздникам и в хорошую погоду, т.е. отправлялись туда на прогулку и ради развлечения заходили в больницу, а в графе “продолжительность болезни” отмечено: 10, 16 и даже 20 лет болит голова”, т.е. это все такие хроники, которые, вероятно, успели перебывать во всяких больницах и болезни их не мешают им поступать на фабрики, где они работают годами.

 Когда я дал свой отзыв по поводу этого списка и его отправили в земскую управу, а оттуда в Шаболовскую больницу. Боже мой, что там загорелось: тамошний врач Соколов, какой-то заядлый земец, разразился против меня целой филиппикой и даже нашел в моем отзыве, что-то гусарское, что я все решаю быстро, так сказать, не смотрю в корень, что мне непонятно человеческое горе, страдание рабочего человека, ищущего себе помощи всюду, где только услышит, что ее можно найти, что если бы наши (фабричные) рабочие пользовались надлежащей, действительной помощью, они не пошли бы за 4 версты от дома, а, конечно, обращались бы в свою больницу. Я указал на то свойство людей, наблюдаемое всюду в России, да не в одной России, что если куда-нибудь приезжает новый врач, к нему тотчас же лезут все хроники и оставляют прежних врачей без дела. Так продолжается около года, а затем бросают и этого вновь приезжего и лезут к следующему, так сказать входящему в моду.

Тогда начали говорить, что у нас, в фабричной аптеке ничего нет, кроме валериановых капель и касторового масла, а больные, лежащие в больнице, все время остаются впроголодь. Кто пустил такие слухи, я не знаю, но они были до такой степени упорны, что Губернатор поручил тому же П.И.Зорину расследовать это.

Зорин приехал утром, часов в 5 в больницу, чтобы осмот-реть пищевые продукты для приготовления обеда и ужина, взвесить их и присутствовать все время в кухне, вплоть до раздач обеда больным. Кушанье было действительно хорошее и П.И.Зорин был в недоумении и даже предложил вопрос кому-то из больных: “Может быть это сегодня обед хорош, а в другие дни бывает хуже?”, но больные, недолюбливавшие рисовый суп, который был по расписанию приготовлен в этот день, прямо сказали ему, что нынешний обед хуже, чем в другие дни. Этим ответом ему показали, что пущенный слух был совершенно неосновательный.

По окончании дела с обедом он пошел в аптеку, и, в это время, как нарочно, получены были медикаменты от дрогиста Гетлинга, список которых заключал в себе более 100 названий и для отчета приложен был предыдущий счет с еще большим количеством названий, между которыми были и такие, как кодеин, кокаин, пирамидон и т.д.

Зорин все это видел, некоторые даже развертывал сам, вероятно для того, чтобы убедиться в наличности их, а потом даже спросил: “А во что Вы даете больным жидкие вещества, например капли, хочу спросить, приносят ли больные свою посуду или Вы даете им Вашу?” Ему ответили, что никакая посуда у больных не спрашивается, а выдается отсюда. “А где же у Вас посуда?” Ему показали ящик с посудой. “Но ведь этого мало. Есть ли она у Вас запасная?” “Если Вы потрудитесь сойти в кладовую, Вы увидите там ее.” Он пошел и кладовую, и убедился, что там было 4 куля со стеклянной посудой разной величины. Он что-то отметил в своей записной книжке. Что он донес потом Губернатору, - я не знаю, но во всяком случае его ревизия должна была быть в нашу пользу: настолько были глупы и неосновательны те слухи, которые вызвали ее. При нем приходили тоже больные и все получали то, что им следовало в должном количестве.

Этот самый Зорин немало удивил нашу фабричную администрацию своим советом, данным им во время ожидания холеры. Он спросил: “Что едят рабочие?” Ему ответили, что все рабочие и служащие при фабрике едят свое, а что именно, до того никому из администрации и дела нет. “Ну, как же можно держать рабочих на их столе, нужно давать кушанье от конторы; это будет гораздо лучше” - отвечал Зорин... “Но, господин инспектор, это будет слишком убыточно для фабрики”. “Нисколько не убыточно, а зато очень хорошо. Можно давать по1/2 ф. говядины в день, а в постные дни по 1/2 ф. рыбы. Теперь рыбы в Москве много и очень хорошей. Вчера, например, была осетрина по 60 копеек за фунт. Я сам ел ее и нашел, что она очень хороша”. “Но, ведь для того, чтобы накормить всех, для этого нужно 6000 фунтов осетрины!” “Что же такое? Зато будет хорошо”. Совсем говорил, как давнишний дьяк голодному москвичу в старые времена, описанные у гр. Алексея Толстого (“ведь не даром вчера в думе мы осетра съели!”).

Вообще, этот Зорин пользовался особенной репутацией между врачами, плохо рекомендующей его как врача, но зато у администрации он был на виду и шел на своем служебном поприще довольно успешно, т.е. был действительным статским Советником, чего не могло случиться с ним, если бы он служил на каком-нибудь другом месте, как не имевший степень доктора медицины и, кроме того, имел звезду, но она как-то мало блистала и, надо полагать, была малой величины, не яркая. По выходе своем в отставку он перебрался в Калужскую губернию и там покончил дни свои вдали от всяких дел.

Земские врачи Московской губернии, а особенно Московского уезда никак не могли или не хотели простить мне то, что я всегда шел им поперек дороги в их вожделениях относительно фабричных больниц и всячески интриговали против меня, обвиняли меня даже в глазах рабочих в недеятельности и отстаивании лишь хозяйских интересов в ущерб интересов рабочих. Это проявлялось иногда в отдельных выходках рабо-чих, очевидно подбитых кем-то. Им хотелось как-нибудь столкнуть меня с места и потому они иногда жаловались на меня по начальству, а когда начальство, например в лице исправника, разбирало их жалобу при них же, оказывалось, что она, жалоба, совершенно неосновательна и когда начальство указывало им на это, они отмалчивались и говорили, что они только так сказали, зря, что их этому научили, но кто научил - не говорили.

Вообще земские московские врачи вели себя <....>тельно и все то, что они делали - ставили в большую заслугу себе, а что делали другие организации, хотя бы и во много раз лучше них, считали это пустяками, или забавой богатых людей.