Я начал с того, что прежде всего схлопотал устройство часовни, куда можно было бы выносить покойников, а потом думать и о том, куда помещать заразных больных, назначенное же для них помещение в подвальном этаже, совсем забросить, как ни к чему не пригодное или обратить его в кладовую для картофеля и пустой аптечной посуды.
Скоро постройка часовни была начата и так же скоро окончена; она представляла собой как бы небольшой павильон, похожий на те, какие бывают на выставках, довольно красивый; в нем было два окна, а на стене, против входной двери, поставлено большое Распятие; перед ним, посередине помещения, особое возвышение, на которое можно было бы поставить гроб с покойником. Эта мера заслужила, кажется, одобрение фабричного населения, тогда еще нравственно не испорченного и вполне верившего в Бога и с почтением относившегося к умершим.
Потом я начал подготовлять Правление к пристройке отдельного флигеля для заразных больных или для того, чтобы разъединить оба пола, т.е. в прежнем каменном здании оставить женщин, а в новом поместить мужчин, причем, в одной половине будут заразные, а в другой не заразные и хирургические. это тоже удалось сделать. Построен был большой флигель с широ-кой террасой с южной стороны, на которой можно было летом оставлять больных в течении всего дня. В этом здании можно было свободно поместить 20 человек; тут была и ванна, и клозет, и место, как бы для буфета. Отопление было печное, и, притом, печи расположены были внутри здания так, что в каждой комнате было по печи и по камину для вентиляции. Ванна нагревалась особой маленькой печью, в которой был куб для воды. Клозет, конечно водяной. Снаружи это здание было выкрашено зеленой масляной краской, а через два года, когда оно достаточно осело, было оштукатурено внутри и тоже выкрашено масляной краской, что давало возможность мыть стены несколько раз в год. На некотором расстоянии от стены были посажены елки, что делало весь домик довольно привле-кательным с виду, да и внутри присутствие снаружи деревьев не дозволяло солнцу сильно светить, особенно тем больным в глаза, которые обращены были лицом к окнам.
Все здание было новое, чистое, опрятное, все кровати и постельное и носильное белье - все было новое, но тем не менее и больные и посетители их успели занести клопов, с которыми шла постоянная, но малоуспешная борьба, потому что каждый посетитель приносил их с собой и непременно садился на постель к тому, к кому пришел, а садиться на стул или табуретку почему-то считалось обидным, из-за чего нередко возникали неприятные конфликты.
Больные тоже заявляли мне иногда, что их беспокоят клопы, хотя в спальнях не принимают никаких мер к тому, чтобы выводить их, говоря, что разве их выведешь?
На пищу больных было обращено особенное внимание: я почти ежедневно лично присутствовал при раздаче обеда, пробо-вал кушанье и всегда находил его хорошо изготовленным. Кухарка, конечно, взята была другая. Относительно пищи могу сказать, что прихотливость больных не знала пределов: им давалось следующее. Утром - чай, столько, сколько выпьет или разрешено, с белым хлебом; в 10 часов утра стакан молока с белым хлебом; в 12 час. дня обед из двух блюд, причем первое (суп, щи, борщ) горячее с 1/2 ф.(200гр.) мяса на человека; второе - какая-нибудь каша, т.е. или гречневая, или пшенная молочная, или манная, или рисовая тоже молочная и непременно с маслом; иным, по свойству болезни давались котлеты с картофельным пюре, или жаренная баранина с картофелем. Хлеба давалось до насыщения. В 2 часа давался опять чай с остатками молока, а в 6 часов вечера ужин, т.е. опять горячее кушанье, но уже без говядины, которая была съедена за обедом. Это тоже служило иногда причиной для неприятных разговоров. А если иногда больному, особенно слабому давалось вино, так это вызывало у других такое недовольство, что дело чуть не доходило до скандала.
Вообще пища больных стоила не менее 50 коп. в день, т.е была такая цена, которая превышала стоимость содержания больного во всякой Московской больнице, даже в институтах. И все же находились недовольные. Жаловались даже на то, что им не дают котлеты, хотя они и не пробовали их не разу в жизни, а в артельной столовой они платили не более 6-6 1/2 рублей в месяц, т.е. по 20-21 коп. в день. Количество потребляемого чая и сахара в счет у нас не шло: пей, сколько угодно, только не прячь сахар и все-таки прятали и говорили, что сахару дается мало. Удовлетворить прихотям было невозможно.
Свободное копирование
