При споре с кем-нибудь, если он не соглашался с противником, он обыкновенно говорил: “Ну, нет брат, шалишь, это дело не модель!”, причем как-то приседал и поглаживал себя в паховых складках. Это была его обычная манера, от которой он не отставал даже и при разговоре с женщинами, являвшимися к нему как к Главному доктору по делам в больницу, заменяя лишь слово “брат “ словом “голубушка моя”, чем немало смущал некоторых, не привыкших к подобной фамильярности. А он, вероятно, думал, что он необычайно любезен и корректен.
Врал он своему начальству невероятно. В этом отношении помню один случай, заставивший удивиться всех присутствовавших. Дело было так. Почетный опекун князь Н.П.Трубецкой, порядочная развалина, спросил его, во время обхода больницы: а что у нас в больнице делают носы? Как же Ваше Сиятельство, делают. А кто же этим занимается? Живописцев и Медведев. И это было сказано с такой уверенностью, как будто бы это было дело самое обычное, вроде прорезания нарыва. А названные им лица не только никогда не делали эту операцию, но даже и не присутствовали при ее производстве другими. Как же он морочил своего Трубецкого наедине, это было известно только ему одному. Сам Н.П. Трубецкой, бывший Калужский Вице-губернатор, человек очень недалекий верил ему во всем на слово, считал его гениальным человеком и постоянно представлял его к наградам, почему и оказалось, что у него было три звезды, хотя по положению он имел право получить лишь одну. Но остальные две ему даны по особому ходатайству почетного опекуна в воздаяние особых, выдающихся заслуг Ураноссова. К числу особых заслуг его относилась и постройка бараков, в которые предполагалось помещать воспитанниц Московских институтов и кормилиц из Воспитательного дома и говорилось по начальству, что эти бараки - последнее слово науки, что в устройстве их Ураноссов показал себя на своем месте вполне достойным всякой похвалы. Но когда они были устроены и открыты, приехавший из Петербурга Медицинский инспектор Павлов нашел их никуда негодными и во всяком случае не достигающими цели, а дезинфекционную камеру, за которую заплатили несколько тысяч рублей по случаю, советовал даже продать на слом, как машину ни на что более не годную.
Дружба его с Живописцевым и Медведевым продолжалась не долго; они скоро перестали показываться, а потом она и совсем охладела и дошло до того, что они стали врагами, что с особенной яркостью выразилось во время инспекторского приезда Сутугина. Он приехал по вызову Ураноссова для разбора некоторых недоумений, возникших у врачей с одной стороны и Ураноссова с другой. Сутугин накануне просил всех врачей в этот день не расходиться и, когда приехал, обошел конечно больницу со всей свитой, а затем направился в конференц-зал и пригласил всех занять место вокруг стола, а обращаясь к Ураноссову, сказал:”Вы, Григорий Александрович, оставьте нам беседовать одних”. Нужно было видеть, как исказилось лицо Гр.Александровича. Но все же пришлось удалиться и переждать горькие минуты. Когда дверь за ним закрылась, Сутугин обратился к нам всем вообще и просил сообщить ему, что у нас тут произошло. На это предложение каждый рассказал все, что у него накипело в душе и чем он был обижен Ураноссовым; остался нем только Н.М.Херасков, тоже один из друзей Ураноссова. Сутугин все выслушал довольно внимательно и в заклю-чение всего сказал нам, что он находит необходимым сообщить все Ураноссову и высказать ему неблаговидность его поведения и предложил кому-нибудь позвать его в конференц-зал. Когда Ураноссов вошел, на нем, как говорится “лица не было”. Сутугин посадил его рядом с собой и смотря ему в упор в лицо, начал отчитывать его, повторяя то, что слышал от нас и не называя наших фамилий, говорил “Вы сделали вот то-то и то-то, Вы вели себя вот так-то и так-то”. Ураноссов молчал, а когда Сутугин окончил, он, бледный, с трясущимися губами начал так: “Прошу Вас, Вас.Вас. простите меня Христа ради. Никогда не буду больше так делать”. И затем, обращаясь к нам тоже повторил и Вас всех прошу, простите меня Христа ради, никогда не буду так делать”. Сутугин, слушая его глядел на него взглядом, полным омерзения, а тот все повторял свое - “простите меня”, очевидно признавая себя виновным. Когда я услыхал из уст его призыв к прощению, я не поверил своим ушам и спросил своего соседа, да что он такое говорит? А сосед довольно громко ответил мне: “Разве Вы не слышите - прощения просит”. Это был, кажется, единственный случай, в котором начальник каялся в своем поведении со служащими и просил у них прощения Христа ради. Факт небывалый и ни в какой летописи не упоминаемый. факт исключительный, единственный, а для Главного доктора особенно характерный.
Свободное копирование
