Несмотря на то, что Ураноссов усердно добивался частной практики - это ему не повезло и если он имел от нее что-нибудь в I-й Городской больнице, так с переездом в Павловскую все это пропало, несмотря на то, что он рассылал в газеты особые объявления, напечатанные в типографии Нюренберга в Газетном переулке. Эти объявления рассылались лишь московским подписчикам газет, особенно Московского листка (бульварная и рядская газета Пастухова) и притом в Замоскворечье и в Рогожской части. Думаю, что в лечебнице общества Русских врачей дела его с практикой были не лучше. В первое время, когда наши отношения были вполне приличны и корректны, я пригласил его для консультации к одной больной, у которой была empyaema в левой стороне. Это была дочь Судебного пристава при окружном суде Поспелова, девица лет 12-13. Присутствие гноя у нее было доказано с несомненностью доктором И.С.Корсаковым, который и указал родителям больной на меня, как на хирурга, который может сделать операцию, а для содействия пригласил Ураноссова. И что же? Он приехал, наскоро осмотрел больную, когда уже все было готово к операции, и сказал отцу больной, что он находит не нужным делать операцию, что больная не вынесет ее и под ножом умрет, а затем уехал. Что мне было делать? Уговорил отца больной, чтобы он разрешил сделать хотя бы вытягивание гноя аспиратором; тот согласился, и я вытянул совершенно безболезненно для пациентки, аппаратом Потена, две бутылки густого гноя. После чего тот час же больная стала дышать довольно легко и сказала, что ей совсем хорошо. Это так обрадовало ее отца, что он сказал мне, что все, что я прикажу, он сделает с полным доверием ко мне. Я ему объяснил, что та операция, которая сделана его дочери сейчас - есть лишь временная мера, что для выздоровления необходимо сделать другую, разрез между ребрами, чтобы выпустить весь гной, а для этого больную нужно поместить в больницу. Отец это исполнил, поместил ее в Павловскую больницу, где на следующий же день выпущено у больной через межреберный разрез несколько бутылок гноя, после чего она быстро стала поправляться, скоро выздоровела и вышла из больницы, а лет через 5-6 вышла замуж.
Ураноссов вздумал нас поучить, как нужно делать ампутации и взялся однажды за производство ампутации голени. Но, Боже мой, как он делал ее. И суетился, и кипятился, и кричал, хватался то зато, то за другое. Об асептике и помина не было. Справиться с остановкой кровотечения он долго не мог и, наконец воскликнул: “Да помоги же мне!” Присутствовавший при этом доктор С.Д.Городецкий не мог удержаться и заметил: “Да кто же так делает ампутацию? Ведь это позор!”. Эти слова сразу охолодили Ураноссова; он моментально успокоился, а по окончании операции, когда больной был унесен из зала, заметил Городецкому, что во время оперирования оператор находится в ненормально возбужденном состоянии и ему извинительно, если он скажет или сделает что-нибудь не так, как бы следовало. После этого Городецкий перестал бывать в больнице. Можно было бы привести много примеров, из которых видно, что Ураноссов как хирург стоял очень низко, ниже всякой критики. Он быстро терялся и растерявшись, делал нелепости. Однажды нужно было зашить свищ на дыхательном горле, оставшийся как след бывшей раны (попытка к самоубийству). Я решил так: оживить края свища, снявши с них рубец, а если возможно будет, отсепаровать его и завернуть внутрь, сшить завернутые части между собой, а потом надвинуть на рану отсепарованную здоровую кожу и закрепить ее на месте. Для того, чтобы не попадала кровь в дыхательное горло, я затомпонировал отверстие ватой и тампон прикрепил на прочную шелковую петлю, которую Ураноссов должен был удерживать на пальце. Все шло хорошо, но потом Ураноссов как-то рассеялся, петля у него соскочила с пальца, больной глубоко вздохнул и втянул в себя тампон вместе с петлей; дыхание остановилось. Мне удалось через рану пощекотать дыхательное горло больному и он сильно кашлянул, причем выбросил через рот и тампон с петлей. Ураноссова передо мной не было (мы должны были стоять друг против друга по обе стороны больного), где же он там? Он просто-напросто испугался, когда увидал свою оплошность, и, когда больной начал хрипеть и синеть вдохнувши в себя тампон, с перепуга присел на пол за операционным столом, где я не мог его видеть, так как стоял по другую сторону стола. Чего он испугался: того ли, что я закричу на него или того, что больной задыхается - не знаю; знаю только, что положение его было комичное.
Еще однажды он говорит мне, что в женском отделении есть больная, которой нужно выпустить плевратический эксудат. Зная хорошо каков он диагност, я отправился в ту палату, в которой лежит указанная им больная, исследовал ее грудь и не нашел никаких указаний на выпот, а тем более гнойный, о чем и сообщил ему на следующий день. Но друг его ординатор Живописцев убеждает его, что эксудат есть, и притом гнойный, и вот они вместе делают межреберный разрез и к ужасу своему выпускают около столовой ложки серозного эксудата, т.е. почти нормальное количество жидкости. Конфуз был полный.
Если бы я стал перечислять все его ошибки в диагностике, пришлось бы написать целую книгу, но у меня нет такой цели; могу сказать лишь то, что я не помню, чтобы его распознавание было основательно, а равно и лечение целесообразное. Спорить с ним о чем-либо научном не было возможности: он нес во время спора такую чепуху, что просто становилось стыдно за него самого, что говорит это врач, да еще Главный доктор, который должен быть как бы консультант для остальных врачей больницы. Его понятие о дезинфекции и безгнилостном способе или методе лечения ран были самые невероятные, а применение этого метода на деле ничем не отличалось от прежнего; он никогда не мыл руки при тех операциях, которые делал в первое время, и всегда для чего-то лазил пальцем в рану, а затем лишь обтирал палец об мокрое полотенце. Взять немытый инструмент, поднятый с пола - дело обычное.
Свободное копирование
