<........>
Вообще его (Ураноссова) программа произвела на врачей неприятное впечатление: это читал не врач свои намерения, а смотритель, чиновник. Впоследствии он остался верен себе: на каждом шагу в нем виден был смотритель или десятник над рабочими, опасающиеся, чтобы его не обманули рабочие, не надули бы его, и оттого не пострадал бы его карман. Вместе с тем, он заботился о том, чтобы сделать всякие улучшения в своей квартире и не жалел на это казенных денег, а на всякое улучшение в квартирах служащих смотрел, как на ненужную затею, прихоть; даже если нужно было вставить новое стекло в окне, так и об этом нужно было говорить несколько раз и даже писать в контору. Затем он начал писать разные циркуляры и служащим, в которых делал распоряжения по больнице. Эти циркуляры предлагались для прочтения и подписи всем служащим. Их приносил обыкновенно швейцар, дожидавшийся пока его подпишет тот, кому он принес бумагу и затем шел к Ураноссову и сообщал, что сказал при этом подписавший. Это уже своего рода шпионство за сослуживцами. Шпионство было в его духе и он устраивал его всюду, где только мог. Он подговаривал фельдшеров доносить ему все, что без него говорят врачи, особенно про него, и поощрял шпионов наградами гораздо большими, чем других. Он скоро сошелся с сверхштатным ординатором Н.А. Живописцевым, за которого стоял горой, и который впоследствии отплатил ему самой черной неблагодарностью. Ураноссов через него знал не только все то, что делается в больнице, но и то, что делалось раньше, так как Живописцев служил уже здесь несколько лет, а до службы жил в больнице, состоял репетитором сына Левенталя. Он выбивался из ничтожества, так как был сыном бывшего квартального надзирателя, не получил никакого воспитания, да и какое воспитание мог получить мальчик, живший под полицейской пожарной каланчой и, будучи шестилетним ребенком, уже фигурировал в суде в качестве свидетеля по делу об изнасиловании каким-то пожарным солдатом одной женщины. И вот эти два лица, один из духовенства, другой из полиции, встретившись, сошлись и подружились; но дальнейшие обстоятельства показали, что Живописцев был подальновиднее своего нового друга и из сближения с ним старался извлечь свои выгоды, к чему он стремился всю свою жизнь, встречаясь с людьми. Он всегда заискивал в людях в первое время встречи с ними, всматривался, нельзя ли будет попользоваться от них чем-нибудь для своих выгод и, если находил, что они для него бесполезны, почти демонстративно уклонялся от них. Говорю все это на основании собственного опыта. В первое время по поступлении Ураноссова в больницу дружба его с Живописцевым поражала всех тех, которые еще не знали свойств Ураноссова, не знали, что ему нужен надежный шпион; но которые говорили, что такая дружба недолго продолжится, и они не ошиблись. Дружба была до того интимна, что их видали иногда и в театре, сидящими в общей ложе и в ресторане за отдельным столиком и, конечно, они часто бывали в квартире друг у друга. В дежурной комнате, в совещательном зале, в палатах больницы - они были постоянно вместе, точно приросшие один к другому. Покровительство Ураноссова выражалось на каждом шагу, хотя бы для этого нужно было и солгать. Был такого рода случай, о котором следует здесь записать. Однажды консультант по гинекологии Александр Николаевич Соловьев, тоже друг Живописцева, а стало быть, и Ураноссова, сделал операцию овариотомию, но так неудачно, что больная умерла до выноса ее из операционной залы, а в это время приехал почетный опекун кн. Трубецкой и, проходя по коридору женского отделения заглянул в операционную; там на кровати лежала уже умершая женщина, покрытая совсем с лицом простыней, а стоящая около нее сиделка прикладывала ей на голову резиновый мешок со льдом. Трубецкой спрашивает: “Это что такое?” “ Это, Ваше Сиятельство, больная оперированная, которая еще не пришла в сознание”. И князь удовольствовался этим и этим показал свое полное невежество или неведение во всем этом деле. Он не знал того, что если больной от хлороформа не приходит в сознание, то обязанность врача привести его в сознание, дать ему свободный доступ воздуха, а не закрывать ему лицо простыней и, во всяком случае, не класть на голову лед, а уже если непременно хочется положить что-нибудь, из усердия, так горячую воду, чтобы вызвать прилив крови к мозгу, а не анемию его, которая уже налицо вследствие хлороформа. А что не было около больной ни одного врача - этого не заметил Трубецкой.
Свободное копирование
