Назавтра утром за мной уже прислали из имения Всев. Ал. Губина “Славино”, прося (конечно, на словах) приехать к больной. День был ясный, теплый, тележка присланная довольно удобная, лошадь тоже хорошая, я с удовольствием проехал верст 8-10. Больная была чахоточная жена конторщика, едва ходившая. Первый мой врачебный шаг был, стало быть, малообещающий. К концу моего визита туда пришел живший там же в имении, даже в помещичьем доме, какой-то субъект, не то управляющий, не то приживальщик, отрекомендовавшийся: “Тутыкин, один из беспутных”. Это был среднего роста человек, довольно сухощавый, с выпученными глазами, огромными усами, какие носят московские брандмейстеры, любитель спиртных напитков, к которым привык, как он заметил мне, еще во время его службы в Московской полиции, а служба эта была, кажется, не выше квартального. Пробыл я здесь часа два или три, и меня отвезли обратно. За первый визит мой я получил три рубля. Деньги эти были мне кстати, потому что у меня их не было, и, когда я расплатился с ямщиком, привезшим меня из города, у меня осталось лишь две копейки. Эта двухкопеечная монета была у меня цела до последнего моего выезда из Москвы; она лежала в письменном столе. Для того, чтобы не остаться совсем без денег, я занял у Ивана двадцать пять рублей. Деньги нужны были для того, чтобы уплачивать за прожиток и за лошадей, так как я должен был в самом скором времени ехать на фельдше-рские пункты по своему участку и платить прогоны из своих средств: а пункты эти были: Завидово, Чучково, Пластиково и Карабухино, хотя фельдшера жили только в Карабухине и Завидове.
Этот объезд фельдшерских пунктов предпринят был мной в скором же времени по приезде моем на службу и привел меня к печальному выводу - он выражался в том только, что я узнал, что там живут фельдшера, или, лучше сказать, - люди, называющиеся фельдшерами; они ничего не знают, никаких лекарств у них нет, как и в Путятине; нет у них даже Эсмарховой кружки, чтобы поставить клизму. Один из них, живший в Карабухине, Рунов был великий пьяница, любитель игры на гармонике, целыми днями пиликал на ней, а иногда и плясал, не знал совсем своего дела. Мне пришлось в скором времени прогнать его со службы. Другой, живший в Завидове, бывший дворовый человек, служивший у барина в его больнице тоже фельдшером, был очень добрый человек, внимательно, ласково говоривший с больными; за это свойство его любили в деревне, но как фельдшер - он был совершенно бесполезен. Латинские буквы он знал, мог написать ими какое угодно слово, но названия лекарства и писал, и читал всегда сокращенно. Его можно было заставить выполнять любую подручную работу, и он выполнял ее совершенно безропотно, будучи в полном убеждении, что если велят делать, стало быть, это нужно, хотя бы пни ворочать. Назывался он Павел Иванович Кочетков. Носил он по прежнему, дворовому обычаю длиннополый кафтан сине-серого цвета, круглую бороду и волосы, подстриженные в скобку. За добродушие его я его не беспокоил, но всякий мой приезд к нему на пункт советовал ему давать такое-то лекарство при такой-то болезни, например, хинин - при лихорадке, причем говорилось, что лихорадка выражается таким-то признаком. Он все это внимательно выслушивал, иногда лишь вставлял свое замечание, вроде того: “А ведь это здесь бывает часто”, и запоминал настолько, что когда потом через месяц или больше, я спрашивал его: “А какими признаками, Павел Иванович, выражается перемежающаяся лихорадка?”, - он всегда отвечал: “Как Вы изволили приказывать: ознобом, жаром и потом”. Он был гораздо старше меня летами, уже за 40, но наивнее меня во многом. Когда я уехал из Путятина, он остался на своем месте фельдшером и покончил свои дни там же. Теперь в Строевском живут потомки его, кажется, дочь.
Вот с этими-то силами и без всяких средств лечения, я стал заведывать огромным участком, в котором было более 50 000 душ людей. Я приходил в отчаяние от полного моего бессилия как врача, и тотчас написал в Управу, что я тут при таких условиях совершенно ненужный человек, прося ее, чтобы она выслала хотя какие-нибудь медикаменты и необходимые на первый раз инструменты. Тут и сказалась моя служебная неопытность, мне нужно было написать, что именно мне нужно и в каком количестве, а я пишу, чтобы дали что-нибудь.
Прошла неделя, я получаю из Управы запрос, да что же именно мне нужно. Я наскоро составил список тех средств, которые желательно было бы иметь, с обозначением количества каждого из них, и вот прошло недели две еще - и я получил целый ящик медикаментов согласно моему требованию, мог начать раздачу медикаментов, между которыми было много хинина, получилась возможность лечить лихорадку с успехом. А лихорадок было много.
Свободное копирование
