Воспоминания доктора медицины - 55

Осенью, когда мы были на 5-м курсе, на нашем факультете разразилась, так называемая Полунинская история, о которой было много разговоров в университете и в Москве, писалось и в газете, в том числе и “Московских Ведомостях”. Произошла она так. Осенью уехал заграницу профессор Захарьин на целый год, не указавши, кому бы он мог передать преподавание вместо себя. Факультет предлагал вести его клинику молодым профессорам: Черинову, Матчерскому и др., но никто не считал себя достаточно подготовленным к этому делу; тогда взялся профессор Паталогической анатомии Алексей Иванович Полунин, никогда не бывавший в клинике и пользовавшийся весьма ограниченной практикой в городе. Он счел для себя возможным вести клинику даже после Захарьина и повел, но это были не клинические лекции, как говорили его слушатели, а отрывки из патологической анатомии и нечто. Разбирая напр. больного тифом, он говорил, что у больного-то нашего тиф:” Вы мне поверьте, теперь вы этого не знаете, а я то знаю, а вы когда окончите курс, тогда узнаете. Иногда он находил нужным указать слушателям, что он видит у больного указание на то, чтобы сравнить получаемый им Syropus seresos и назначить Syropus rubri ideae, а в чем состоит это указание, умалчивал. Исследования больного не было никакого, ординаторы не имели права помогать студентам делать какие-нибудь объяснения, потому что служба их считалась административной, а не научной, а ассистента не было, и не полагалось. Студенты, видя что научиться они у Полунина ничему не могут, перестали ходить к нему на лекции. Это обидело его, и он пожаловался ректору Баршеву. Этот ханжа и чиновник в душе, вступился за Полунина, приехал сам в клинику, кажется первый раз в жизни, и пошел в аудиторию Полунина в то время, когда должна была читаться там лекция, по пути он встретил лишь одного студента, по несчастью довольно дерзкого и любителя спиртных напитков, по фамилии Лыткин, который шел сверху вниз по лестнице, стало быть, направлялся от Полунина. Баршев спросил его, кто он такой, а тот ответил тоже вопросом: “А Вы кто такой?” - “Я ректор”, ответил Баршев; “а я студент”, - сказал Лыткин. “Если вы 4-го курса, говорит Баршев, так вы должны идти на лекцию профессора Полунина, который теперь читает “.”А я не хочу”. “Так я Вам приказываю” - завизжал Баршев. “Поди ты к такой-то матери” - грубо сказал Лыткин и пошел дальше своей дорогой. “Так помните, же, что вы всю свою жизнь будете раскаиваться за эти слова,” - снова завизжал Барышев и пошел к Полунину, где застал очень мало студентов, человек 5-6 и, стало быть, убедился в основательности жалобы Полунина, похвалил тех, которые там присутствовали. Имел ли он право входить на лекцию и делать комплименты студентам за это хорошее, по его мнению поведение, я не знаю, но, кажется, не имел и все же сделал. На другой день в швейцарской, при входе в клинику, была поставлена конторка, около которой стоял помощник проректора или тогда еще инспектор, а на конторке лежал лист бумаги, перегнутый пополам вдоль, на одной половине листа была сделана надпись “ расписка студентов, желающих слушать проф. Полунина”, а на другой надпись - “расписка студентов не желающих слушать проф. Полунина”. Помощник инспектора предлагал каждому приходящему расписаться на той или другой половине листа и они расписывались и шли дальше своей дорогой. Не пожелавших официально подтвердить свое нежелание было 18 человек, все лучшие студенты. Жидки, полячки и разные бездарности или трусы, каких всегда найдется не мало всюду, все эти дали расписку, что они пойдут к Полунину. Дело выходило уже не домашнее, а открытое, документальное заявление некоторых лишь студентов о своем недовольстве профессором, стал быть это был бунт, а нежелающие к Полунину - бунтари, заговорщики или, как назвал их Баршев, “паршивые овцы”. Дело стало известным всему городу, а затем появилось и сообщение о нем в газетах; особенно грозные статьи по этому поводу писались тогда в “Московских ведомостях”, в которых прямо говорилось, что коварная польская интрига пустила свои корни так далеко, что они проникли даже в клинику, это специальное учебное заведение и направила свое гнусное жало против такого уважаемого профессора и декана медицинского факультета. каким был Алексей Иванович Полунин. Дело разбиралось и рассматривалось в Совете университета, а почему-то не в университетском суде и решено было удалить, т.е. исключить из университета всех подписавших свое нежелание слушать Полунина. Их распределили почему-то, вероятно по степени виновности, на 4 категории, из которой к первой категории отнесены те, которые могут перейти тотчас же в другой университет; ко 2-й, которые исключаются на год, к 3-й, исключаемы на 2 года и к 4-й один Лыткин, который исключается навсегда. Но так как это дело происходило уже в ноябре месяце, а переход из одного университета в другой допускался тогда только до 1-го октября, стало быть, исключение увеличилось еще на год. Не знать это правило не могли писавшие определение об исключении и, стало быть, злоба их была скрыта от глаз большинства читающей публики. Кроме того, трех из исключаемых почему-то послали в Сибирь в разные города под надзор полиции. Между всеми исключенными был и Адриан Алексеевич Крюков, впоследствии профессор офтальмологии в Московском университете, поступивший на кафедру вместо умершего Брауна. Назначенные к ссылке в Сибирь нашли возможность пробраться за границу и поступили в тамошние университеты; один из них, сделавшись врачом, постоянно жил в Швейцарии в Женеве и практиковал там, пользуясь большой известностью. Это был доктор Эльстниц. Другой. скрывшийся за границу - Пирамидов, кажется потом возвратился в Россию, а третий, фамилию которого я забыл, сын богатых родителей, которым принадлежал в Москве громадный дом на Знаменке, против Александровского военного училища (дом во дворе) возвратился в Москву уже седым и оканчивал курс вместе со своим сыном. Это было в 80-х годах. Он был на курсе с нашим незабвенным Егором Ивановичем (Горюн) Поникаровским. Судьбу других исключенных не знаю, кроме Павла Н.Надеждина, который на следующий год поступил в Медико-хирургическую Академию и скоро умер от туберкулеза легких в Тамбове. Как сказал ректор Баршев Лыткину - он не мог нигде устроиться и по милости Каткова, имевшего большое влияние в Министерстве Народного просвещения, отцу его, Лыткина, служившему, кажется, во Владимирской гимназии учителем латинского языка велено было подать в отставку, хотя ему оставалось лишь несколько месяцев до выслуги полной пенсии. Злоба Баршева была удовлетворена. Полунин продолжал читать свои выдержки по Паталогической анатомии по-прежнему, как будто бы ничего не бывало, а потом, как-то однажды даже принес на лекцию и прочитал студентам статью доктора Белоголовова, в которой автор разбирал подробно всю деятельность Полунина как профессора, смешивал его с грязью и находил его виновным во всей этой истории, взявшимся за непосильный для себя труд и тем причинивший не пользу делу, а вред. Полунин читал эту статью, оправдывался перед студентами, находил статью несправедливой, а Белоголового пристрастным. С нами, студентами 5-го курса, наши профессора об этом не говорили и видимо сторожили, чтобы кто-нибудь из нас не спросил бы что-нибудь про это; тогда положение их было бы очень щекотливое. Ведь все они знали, что студенты были правы, что научиться у Полунина, как клинициста они не могли, а высказать это открыто - значило бы оправдать бунтарей, обвинить Совет. В отчете за 1869 год, напечатанном на 12 января 1870 года сказано было, что дел, подлежавших университетскому суду не было, и обо всей этой печальной истории ни слова.