Воспоминания доктора медицины - 53

Ко времени моего приезда в Москву, лекции в университете уже начались; я скоро разыскал своих сожителей по предыдущему году и поселился вместе с ними в знаменитых Челышах, т. е. гостинице бывшей Челышева на Театральной площади. Теперь эта гостиница значительно переделана, у дома надстроен еще этаж, а по местам и два, и называется “Метрополь” (против Малого театра). Сожителями моими были: Павел Николаевич Надеждин, товарищ по гимназии, почему-то отставший от меня на год в университете и Павел Алексеевич Анохин, впоследствии новохоперский (Воронежской губернии) уездный врач. С ним же я жил будучи на 4-м курсе и на 3-м. В последнем мы жили на углу Столешникова переулка и Большой Дмитровки, в доме Засюцкого, в меблированных комнатах, содержавшихся какой-то женой немца, которая ухаживала за нами, вешала занавески, гардинки и часто жаловалась на неверность своего супруга. Теперь мы поселились во 2-м отделении гостиницы (ход с угла), стало быть, до подъезда Малого театра было не более 50-60 шагов, только через дрогу в № 84. Это был громадный номер в 3-м этаже; в нем была масса мебели, даже три мягких дивана, письменный стол и другие столы, стулья, кровати; они были разделены на четыре части, из которых одна была передняя и умывальня, две спальни и очень большая общая комната; в этой-то последней и было в углу окно, а на другой такое же окно, потому что нижняя часть была заделана соседней крышей. Света было, однако, достаточно - так как нас весь день не было дома, то мы и не нуждались в большом освещении. Зато было здесь тепло, нигде не дуло, а цена летом 18 рублей, а зимой 20 рублей в месяц, т.е. два рубля в месяц на топку печей. Кроме этой платы по договору мы должны были платить прислуге по 1 рублю с человека за чистку сапог и платья, а так же за право послать иногда в лавку или Охотный ряд, который был от нас близко, по другую сторону Театральной площади. Такое географическое положение нашей квартиры служило тому, что к нам часто забегали сотоварищи по курсу, а иногда идущие из театра знакомые заходили покурить или выпить чайку, хорошо зная, что они всегда найдут у нас и то и другое. Потом, когда П.Н. Надеждин уехал в Петербург, с нами стали жить наши же однокурсники И.Ф. Лебедев (впоследствии ялтинский вольно-практикующий врач), владелец санатория Гаспра и Н.А. Ягович-Голосов, московский психиатр впоследствии. Эти новые сожители внесли много оживления в наш номер, к ним приходило много бойкого народа, веселого, читающего, поющего. Часто заходили ко мне мои ближайшие друзья: Иноземцев и Порфирий Порфирьевич Карпов. Скажу о них несколько слов. Александр Петрович Иноземцев - сын врача, до поступления в университет жил постоянно на Кавказе, знал достаточно тамошний край, особенно малороссийское население. Он был единственный у своих родителей и уехал в Москву вместе с нами. Это был прекрасно образованный молодой человек, много читавший, знавший основательно немецкий и французский языки. Он играл на рояле, имел порядочный голос и потому иногда певал. Характера был он самого веселого настолько, что даже мрачный Анохин в присутствии Иноземцева иногда не только улыбался, а даже смеялся. Особенно он хорошо пел хохляцкие песни. Ужасная была судьба его. По окончании курса с правом представить лишь диссертацию, чтобы получить степень доктора медицины, он поступил прозектором к Мину (судебная медицина), который был от него в восхищении. Зимой он женился, через неделю после свадьбы он вскрывал труп судебно-медицинский и поранил себе палец. Этого было достаточно для того, чтобы развилось заражение трупным ядом, развилась септицэмия и через три недели его не стало. Смерть его до такой степени меня поразила, что я, узнавши о ней, несколько дней подряд ходил сам не свой. Погиб молодой, честный, здоровый, многообещающий и работя-щий человек, из-за какой-то неосторожности получивший поверхностную ранку пальца. Горе его родителей, говорили, было неописуемо. Кроме Иноземцева я был в хороших отношениях с П.П. Карповым, очень красивым юношей моих лет, который, однако, к концу курса женился на известной мне особе и имел уже сына. По окончании курса он уехал в Коломну и прожил в ней всю свою покойную, кажется, ничем не возмутимую жизнь. Говорил мне коломенец, что он, овдовевши, начал выпивать, но сам я этого не видал и раньше не замечал у него наклонности к спиртному. Сын его был известным профессором гистологии в Московском университете, на месте Бабухина. Заходил к нам еще нередко мой земляк Василий Павлович Звонарев, следивший за текущей литературой, особенно беллетристикой и сообщавший нам все, что было выдающегося в ней. В это время выходил частями известный роман Гончарова “Обрыв”, и Звонарев с подробностями, из главы в главу, сообщал нам его содержание. Возникли, конечно, разные разговоры по поводу сообщенного, так что у нас был как бы клуб, в котором можно было получить сведения по текущей литературе - научной, медицинской и беллетристической; здесь же можно было получить и сведения о выдающихся событиях из московской жизни. До политики мы не касались, и что делалось в верхах, мы не знали.