И вот началась заготовка строительного материала: привозили и складывали кирпич, железо, бревна, наложили их массу на улице, так как на двор поместить их не могли, и тут же начали распиливать; в декабре отец снова был за покупками строительного материала на щепном дворе (место продажи строительного материала), простудился там, заболел, как теперь соображаю, крупозным воспалением легкого, и в ночь с 19 на 20 декабря умер на 7-й день болезни. Нас осталось после отца шестеро ребят, из которых старшей сестре не было еще и 15 лет, а младший братишка был грудной. Хорошо помню я это время, все процедуры похорон, заупокойных служб и прочее, так как это еще в первый раз мертвец был в нашем доме, человек близкий нам, и все это врезалось в моей памяти.
Хоронили его 22-го декабря с музыкой (как военного) и ружейной пальбой, хотя погода была при глубоком снеге очень морозная, какая бывала, вероятно, обычной в то время в Тамбове.
После похорон отца начались усиленные хлопоты о получении пенсии и по продаже заготовленного строительного материала, так как строиться мать не хотела, да и не могла, кажется, за неимением денег, а главное потому, что дом был довольно прочный и все знакомые уговаривали ее не затевать перестройку. Строительный материал был взят обратно теми же купцами, у которых куплен, конечно, с соответствующей уступкой, а ходатайство о пенсии взял на себя ходатай по судебным делам, своего рода адвокат Иван Федотович Тимофеев. В то время еще не было имени “адвокат”, а было или “стряпчий”, или “ходатай”.
Брат Алексей в это время учился во 2-ом классе гимназии, куда определил его еще отец, а меня не приняли в гимназию и даже не допустили до экзамена, потому что у меня не было метрического свидетельства. Об этом не позаботились своевременно и не знали, где достать его, так как знали, что я родился в Ковенской губернии в жидовском городке Шавли или Кельши, где не было ни одной русской церкви, а крестил меня полковой священник. У него метрическую выписку не взяли, а впоследствии это обстоятельство послужило к тому, что директор гимназии наотрез отказал отцу принять меня в гимназию, а был принят лишь один брат. Впоследствии мое метрическое свидетельство было получено из Литовской духовной консистории и служило свою службу мне и в Тамбове, и в Москве, и дальше.
В ожидании принятия меня в гимназию на будущий год начали готовить меня. Учителем был дьякон приходской церкви Василий Кондратьевич Марлинский, живший почти против нас в своем доме, купленном для него, по дружбе, моим отцом за 200 руб. с усадьбою. К нему я бегал каждый день, делал грамматический разбор, писал под диктовку, когда он бывал дома, а когда его дома не было, бездельничал. Но отец дьякон не умел читать ни по-французски, ни по-немецки, а меня хотели по примеру брата определить во 2-й класс, для поступления в который требовалось знать программу 1-го класса, где уже преподавались эти языки. И вот решили посылать меня к какому-то Александру Яковлевичу Ришар, который был учителем рисования и черчения в местном уездном училище, вполне владел этими языками и безупречно - русским. Он, видимо, был по происхождению француз-эльзасец, а как попал в Россию, мы не знали. Вот этот-то Ришар и взялся подготовить меня во 2-й класс, в два месяца, с платой по 15 руб. в месяц, с тем, чтобы я приходил к нему каждый день. Но так как его часто не бывало дома, со мной должна была заниматься старушка, сестра его, плохо говорившая по-русски и почти все время проводившая в кухне, а меня оставлявшая для занятий с одним из мальчиков, сыновей торфмейстера Гроссмана, живших у нее. Этот мальчик-немец, был почти полуидиот, но кое-как сам умел читать лишь по-немецки, а по-французски, кажется, не знал ни одной буквы.
Свободное копирование
