Мы все быстро перезнакомились, и начались бесконечные разговоры. Первую ночь, помнится, совсем не спали, проговорили до утра. В одиночках за два года мы намолчались досыта, теперь хотелось говорить и говорить без конца, узнавать новости, расспрашивать товарищей из других городов об их делах и рабочем движении в их местностях.
Поляков нам рассказал, как они работали после ареста интеллигентской группы. Центральный рабочий кружок взял все руководство делом в свои руки; сам Поляков написал две прокламации, которые оттиснул в типографии наборщик Наумов; Наумов и сам написал одну прокламацию, очень безграмотную, но зато очень темпераментную {Эти прокламации напечатаны в книге "Литература Московского рабочего союза", стр. 70--72. Приведу здесь прокламацию, написанную Наумовым, как особенно характерную, исправив ее правописание:
"Товарищи, мы спим и не видим, как капиталисты нас грабят. Нашу кровь пить довольно потрудились, пора и честь знать. Итак, товарищи? последуем примеру наших товарищей, братьев по труду, заграничных рабочих. У них такие законы, и они добились своего, а мы, как рабочий скот, работаем по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки, набиваем карманы богачей нашей кровью, нашим трудом. Товарищи, вся трудовая кровь наша у капиталистов. Неужели они сильнее нас? Их горсть, а нас миллионы. Товарищи, ведь мы братья между собой. Забудем ссоры и вздоры, будем соединяться -- и сообща на врага! Беремся за руки и будем просить короткого рабочего дня! Товарищи, просыпайтесь! Пора начинать мстить кровь за кровь! Рабочие всех стран, соединяйтесь!"}. Летом устраивались за городом собрания рабочих, человек по семьдесят-сто, на них выступали Поляков, Бойе, Хозецкий и др. Чувствовалась большая нужда в литературе. Незадолго до ареста они познакомились с интеллигентами Колокольниковым и Кварцевым. Колокольников бывал на последних заседаниях центрального кружка. В рабочей среде шло тогда большое брожение" вспыхнуло несколько стачек, в том числе на Прохоровскои мануфактуре (ныне Трехгорной). Были собраны сведения о нескольких стачках и выпущена гектографированная брошюра под заглавием: "Стачки и их значение для рабочего класса". В ней описаны стачки на Прохоровской и Реутовской мануфактурах, в чаеразвесной Попова, стачка в Тейкове и знаменитая Ярославская стачка {"Литература Московского рабочего союза", стр. 285.}.
В ночь на 16 августа большая часть членов центрального рабочего кружка была арестована {Приведу здесь сохранившийся по этому поводу в делах московского охранного отделения документ:
"Начальник Моск. губ. жанд. управления 12-го августа 1895 г. No 6351. Москва. Секретно.
Г. и. д. московского обер-полицмейстера.
По роду производимого при вверенном мне управлении дознания о лекаре Сергее Иванове Мицкевиче и других (ст. 250 Улож. о наказ.) признано необходимым произвести обыски у следующих, упоминаемых в отношениях вашего превосходительства от 13 апреля, 16 июня и 4 июля с. г. лиц: 1) К. Ф. Бойе, 2) Ф. Ф. Бойе, 3) Ф. И. Полякова, 4) С. И. Прокофьева, 5) М. Ф. Бойе, 6) А. И. Хозецкого, 7) Д. М. Газрилова, 8) Д. Я. Малинова, 9) С. Захарова, 10) Г. Хорпленского, 11) Рудольфа Мейера.
Вследствие изложенного, имею честь покорнейше просить вашего распоряжения о производстве в возможно скором времени одновременных обысков у названных лиц, после чего К. и Ф. Бойе, Полякова и Прокофьева надлежит безусловно арестовать. С остальными же поступить согласно результатов обысков".
Арестованы были К. и Ф. Бойе, Поляков, Прокофьев, Малинов, Хозецкий я Захаров ("На заре рабочего движения в Москве", стр. 68--69, 1919 г.).}, но все же остались на свободе Немчинов, Зиновий Лавров, Семенов, Миловидов и Мария Бойе, принимавшая активное участие в работе центрального кружка и имевшая большие связи среди рабочих; не арестованы также Колокольников и Кварцев и вся обширная рабочая периферия. Так что, говорил Поляков, наше дело не заглохнет: слишком глубокие корни пустило оно в рабочую среду.
Много рассказывал Лядов о своей работе после ареста меня и Винокурова. Он остался после этого фактически единственным руководителем московской рабочей организации, так как Спонти вскоре уехал за границу. Молодые студенты, которых он привлек к делу, были еще недостаточно подкованы как в теоретическом, так и в практическом отношении, и ими необходимо было постоянно руководить. Ему пришлось руководить и пропагандой и агитацией среди рабочих, лалаживатъ технику, порой самому набирать и печатать листки в смотровом колодце клиник, приходилось выступать и среди интеллигенции. Он рассказал о своем выступлении на большой вечеринке 19 февраля в Техническом училище, где он выступил с программной речью. В начале речи отношение к нему было очень враждебное, но он его переломил и закончил речь при одобрении части слушателей. Ему многие возражали, особенно резко один учитель И. И. Скворцов и студент Руднев, они оба вскоре стали марксистами.
Среди студенчества появилось много кружков, где изучалась марксистская литература. Образовался такой кружок даже среди студентов духовной академии в Троицко-Сергиевской лавре, куда несколько раз ездил Лядов. Этот кружок завел гектограф и печатал на нем марксистскую литературу.
Кац и Файн рассказали нам о работе среди екатеринославских рабочих, которая пустила большие корни в рабочую среду заводов и мастерских Екатеринослава.
Сами они работали в мелких слесарных мастерских, но имели знакомых и на крупных заводах города. Они шли на три года в Восточную Сибирь, несколько их товарищей по делу, получивших такой же приговор, сидели в это время тоже в Бутырках. Рассказывали они еще о том, как велись допросы рабочих в екатеринославском жандармском управлении. Оказывается, жандармы на допросах их запугивали каторгой, чуть ли не виселицей, были очень грубы с ними, били по лицу, лишали свиданий и передач, с целью вынудить откровенные показания. Многие не выдерживали этих пыток и давали показания... Сами Кац и Файн казались очень стойкими и сознательными товарищами, но Файн после окончания ссылки перешел к эсерам и через некоторое время опять пошел на пять лет в Якутскую область, где я его опять встретил. О таком же обращении на допросах рассказывали и лодзинские рабочие. Вообще обращение жандармов и тюремщиков с рабочими, особенно в провинции, было, как правило, хуже, чем с интеллигентами. Тут они часто терял" всякую "корректность" и выступали как озверелые и неприкрытые классовые враги.
От польских рабочих узнали мы о широкой постановке революционной работы в Польше и, в частности, в Лодзи, где бывают часто стачки, руководимые социал-демократами. Все наши лодзинцы были ярыми социал-демократами и очень враждебно относились к польской социалистической партии -- ППС, которая тоже вела работу среди рабочих и в некоторых городах Польши, особенно в Варшаве, пользовалась влиянием среди рабочих.
Поляки знали много революционных песен, которым научили и нас. Пели "Варшавянку", "Червонный штандарт", песню о Первом мае и еще несколько. Пели мы и новые и старые русские революционные песни, которым нас кто-то научил в тюрьме. Особенно понравилась нам новая песня, полная пролетарской бодрости и воинствующей революционности -- "Дружно, товарищи, в ногу". Из старых песен пели "Марсельезу" и переведенные с польского сидевшим в это же время в Бутырках, но только в другой башне, Г. М. Кржижановским "Красное знамя", "Варшавянку" и "Беснуйтесь, тираны". Свободно пели мы в башне, попытки петь на дворике немедленно пересекались тюремной администрацией.
Свободное копирование
