На записи от 2 декабря дневник наблюдений обрывается, и 3 декабря я был арестован, так же как и Винокуров.
Нас отвезли в Бутырскую тюрьму, где уже находилось в общей комнате много арестованных в эту ночь. Среди них я встретил несколько человек знакомых. Из лиц, с которыми я вел в последнее время дела, там были, кроме Винокурова, студенты Калафати, Денисов, Келлер, Пискунов и Потехин. Большинство остальных, как выяснилось потом, были члены союзного совета землячеств, почти целиком арестованного в эту ночь. Арест союзного совета и многих студентов вызван был происходившими тогда в университете волнениями, начавшимися по поводу хвалебной речи Ключевского Александру III, произнесенной им во время лекции. Мы к этим волнениям не имели никакого отношения, так как целиком ушли в работу среди рабочих. Но охранка решила, воспользовавшись студенческими волнениями, очистить Москву от "неблагонадежных" элементов и прихватила кроме лиц, связанных со студенческими организациями, еще ряд лиц, в том числе и нас. Я был доволен, что не видел среди арестованных ни одного рабочего, ни Лядова, ни Спонти. Значит, думал я, полиция не пронюхала еще о нашей рабочей организации и нас арестовали только как "неблагонадежных" бывших и настоящих студентов.
Я недолго пробыл в этой компании: часа через два был вызван и отвезен в Сретенскую полицейскую часть, где был заключен в одиночную камеру.
Через некоторое время привезли туда же Денисова и посадили в камере рядом со мной. Начались переговоры через форточку. От Денисова я узнал, что вскоре после того, как меня увезли из Бутырок, остальным объявили о высылке их из Москвы, а его отвезли в часть. Через несколько дней ему тоже объявлено было о высылке его из Москвы; он мне сказал, что поедет в Рязань. Я попросил его известить моих родных в Рязани о моем аресте. Его увезли, и я остался один.
Я знал, что мне грозит тяжелое наказание. За печатание на мимеографе литературы, рассчитанной на широкую рабочую массу, я ожидал от трех до пяти лет одиночки, кроме предварительного заключения.
Таковы были приговоры по аналогичным делам в последние годы. Я не боялся этого наказания: я чувствовал, что я его вынесу. Думалось мне, что я уже хорошо поработал, что идеи революционного марксизма уже стали глубоко проникать в рабочую массу, что наша организация хотя и потерпела урон в лице Винокурова, меня и Калафати, но остались на свободе Лядов, Спонти, вся рабочая группа, многие наши студенты; они сумеют повести дело дальше. Цела осталась, повидимому, типография {Спонти удалось после моего ареста докончить начатую брошюрку (6 страниц). После окончания ее он свернул типографию и передал ее Лядову, который спрятал ее в смотровом колодце, в строящейся канализации клиник, где он работал. Потом она много путешествовала: на ней было напечатано несколько листков, и в конце концов она была взята полицией при обыске 10 июня 1895 года у братьев Масленниковых на даче под Москвой, где была зарыта в землю (сыщики проследили, когда ее зарывали).}. Да и Винокуров с Калафати не арестованы, а только высланы, значит, выбыл из строя только я один. Дешево отделалась еще наша организация...
Эти мысли утешали и бодрили меня. С собой я захватил из своей библиотечки десятка полтора книг по истории и медицине, которые и читал запоем в эти первые дни заключения.
Переименую здесь книги, взятые мною с собой (список их у меня сохранился): Липперт "История культуры", Кареез "История Западной Европы", т. III, M. Ковалевский "Общественный строй Англии в средние века", Виноградов "Социальная история Англии в средние века", Лучицкий "Кальвинизм и католическая лига во Франции" и несколько медицинских книг.
Свободное копирование
