Вспоминаю деревеньку, с русским названием Мариновка, куда меня - самого младшего, «сослали» к деду, ввиду отсутствия уже на белом свете матери.
Короткий овчинный полушубок, подпоясанный верёвкой, ватные штаны, пимы-самокаты, - рукоделье деда, да шапка с кожаным верхом постоянно сползающая на глаза. Зато, в такой одёжке можно было запросто бухнуться в искрящийся снег возле незамерзающей речки, и снизу наблюдать, как туман от парящей воды медленно оседает на орешнике превращая кусты в сказочной красоты неземное создание, считая при этом, что вот так и выглядит ёлка.
Ёлку «живьём» я ещё тогда не видел. Поэтому, такой и представлял себе лесную красавицу, про которую по слогам мне читали двоюродные братья-сёстры, забравшись после мороза на протопленную русскую печь.
Мы сидели там как мышата, тихонько переговариваясь и млея от тепла, прогревающего перемёрзшие на добром морозе с никогда не прекращающимися, Семипалатинскими ветрами, детские тела.
Ветер здесь дует всегда, меняя только силу. Иногда разойдётся в своей ярости и становится не по себе, от его завываний за двойным, маленьким окном, тщательно промазанном по раме глиной, осенью, бабушкой. Днём, когда мы носимся с ребятами по своим делам - не замечаем звука ветра, а вот вечером, его переливы и стоны становятся жутковатыми. Но мы - четверо или пятеро ребятишек, сбившись в кучку засыпаем на русской печке в позах "как кого настиг", бог сна Морфей.
Можно было утром проснуться, обнимая ногу двоюродной сестры в вязаных разноцветными нитками, носках до колен. Или на лавке возле печки. А кто снял и уложил туда, никому не известно...
Отчётливо помню запах бабушки: она всегда пахла вкусным борщом, пряностями, руки - керосином для лампы, дымом от печки, а подол которым и пот и сопли вытирались одинаково, чем-то очень родным. Наверно так может пахнуть, только бабуля.
Думаю, что пахло однако жарким утюгом, а может - солнышком, высветлившим до неузнаваемости рисунок на цветастом "халате ни халате, платье ни платье".
Вспомнил охвативший меня ужас, когда играя в прятки в небольшой хатёнке, додумался залезть в огромный сундук который коротко «клацнул» накладкой для замка, и закрыл меня в темноте! Если бы не бабуля - неизвестно, чем бы дело кончилось.
...Лето с некоторых пор - ненавистная пора, потому как дед - "мущина" суровый немногословный и неторопливый, всегда успевающий однако звонко врезать деревянной ложкой по лбу, полезшему "чаще" других за колотым сахаром при чаепитии, отправлял меня одного на покос километров за пять, грести и ворошить сено, а сам - подъезжал к вечеру на бричке.
Загружал огромный воз и притянув его жердиной спереди и сзади, мы плыли, покачиваясь, домой.
Плыли-плыли, и я - «приплывал», в темноте очнувшись на чьих-то руках, внизу.
Свободное копирование
