Первооткрыватель меньшего масштаба, обладающий однако достаточной вирулентностью, неожиданно объявился и в нашем Санитарно-эпидемиологическом отряде. Им оказался врач отдела особоопасных инфекций М.В.Ершов. В 1951 году он обратился к начальнику Главного Военно-медицинского Управления с письмом, в котором утверждал, что им открыт совершенно новый класс патогенных микробов и что открытие это имеет важное оборонное значение в связи с подготовкой империалистических стран к бактериологической войне. Такая острая мотивировка не могла остаться незамеченной. К нам поступило распоряжение: срочно разобраться и доложить!
Начальником медицинской службы была назначена комиссия в составе всех главных специалистов (хирурга, терапевта, эпидемиолога) и начальника бактериологического отдела СЭО, то есть меня. Таким образом, я, капитан медицинской службы, оказался в окружении полковников. Но играть главную роль пришлось мне.
Первый разговор с возмутителем спокойствия практически ничего не прояснил. Ершов утверждал, что болезнетворные свойства всех патогенных микробов определяет входящий в состав каждой клетки Х-микроб, открытый им, Ершовым. Он разработал методы окраски и культивирования Х-микробов, но познакомить нас с ними отказался, считая их разглашение недопустимым. Комиссия оказалась в сложном положении: по существу нам предлагалось принять на веру все утверждения Ершова. Тогда я спросил его, может ли он с помощью своих методов окраски мазков отличить патогенные микробы от сапрофитных. Ершов сказал, что несомненно может. И это его погубило.
Я подготовил 15 предметных стекол, на каждом из которых было сделано по три мазка. Для этого были использованы культуры дизентерийных, брюшнотифозных и кишечных палочек, сапрофитная воздушная флора, стерильный бульон, физиологический раствор повренной соли и желатин. Ершов в своей комнате покрасил мазки по своей секретной методике, а затем в присутствии членов комиссии сел за микроскоп и приступил к изучению мазков. При этом он называл мазки, где обнаруживал Х-микробы. Результаты оказались убийственными для Ершова. В половине патогенных культур Х-микробов не было, но за то он находил их в стерильных питательных средах и в физиологическом растворе. Все это былоо тщательно запротоколировано и отражено в соответствующем акте, который подписали все члены комиссии. С актом был ознакомлен и сам Ершов.
Через некоторое время Ершов был вызван в Главное Военно-медицинское Управление, куда он, как выяснилось, написал жалобу, в которой обвинил нашу комиссию в необъективности и некомпетентности. Для окончательного решения вопроса о ценности открытий Ершова последний был направлен на кафедру микробиологии Военно-медицинской Академии.
После месяца ожидания начал очень беспокоится мой начальник подполковник И.Л. Нисневич. Это был очень неприятный человек. Грубость и хамство в отношении подчиненных сочетались в нем с самомнением и профессиональным невежеством. «Вы, капитан Сироко, были единственным микробиологом в нашей комиссии, - заявил он, - и вы подвели всех, мы пошли у вас на поводу. Вот уже больше месяца в Академии занимаются Ершовым. Значит, что-то рациональное у него есть. Нас назовут зажимщиками новатора, реакционерами!» Я поддержал его опасения: «Еще и мракобесами могут назвать!» После моих слов шеф переходил на крик, а я искал повод поскорее уйти из его кабинета.
Как я узнал несколько позже, Ершов основательно потрепал нервы сотрудникам кафедры микробиологии. После ряда неудачных опытов он заявил, что кто-то ночью открывает термостат с его посевами, и потребовал, чтобы вся работа была начата сначала, а термостат опечатывался им лично. Короче говоря, только через два месяца было написано отрицательное заключение о работе Ершова. После этого его вызвали в Москву, где подвергли психиатрической экспертизе. С диагнозом «паранойя» он был уволен из армии.
Такая высокая концентрация на относительно коротком отрезке времени авантюристов и жуликов от науки, карьеристов и психически неполноценных людей не могла быть случайной. Погоня за научными сенсациями и стремление любыми средствами доказать приоритет отечественной науки пользовались безоговорочной поддержкой властей. Ученые, которые пытались протестовать против беспредела в науке, безжалостно подавлялись. Дать собственную оценку происходящим событиям на лекции было опасно. Поэтому профессор Военно-медицинской академии Б.В.Кулябко на вопрос об его отношении к трудам Лепешинской и Бошьяна задумчиво произнес: «Что-то слишком много крупных открытий произошло на одной неделе.»
Свободное копирование
