Четверг, 31 декабря 1914 г.
На заседании совета министров Мальви сообщает мне, что цензура задержала сегодня половину статьи Клемансо, всецело посвященной мне. В первой части, не урезанной цензурой и появившейся в своем оригинальном виде, неутомимый [423] полемист рассказывает, что по моей просьбе Мильеран вызвал с фронта драгун сопровождать меня завтра, 1 января, при моих официальных поездках с визитами к председателям обеих палат. Во второй части, задержанной цензурой, Клемансо намекал, что у меня хватило печального мужества настоять на увеличении ассигнований на мои расходы на представительство, в то время как несчастные люди умирают с голода.
Как я ни привык к несправедливым фантазиям человека, который презирает человечество потому, что раз навсегда сделал себе о нем представление, достойное презрения, признаюсь, я был возмущен этой двойной клеветой, к тому же он пытался очернить его в такое время, как переживаемое нами, гражданина, который, несмотря на все, выполняет задачу представлять Францию в глазах наших фронтовиков, их матерей и заграницы. Я послал Клемансо следующий ответ: "Господин президент, я узнал сегодня, что цензура задержала часть заметки, в которой вы выставляете против меня два обвинения. Я, конечно, не имею в виду объясняться с вами по поводу этой меры, но, узнав содержание задержанной статьи, я не нахожу возможным оставить без личного ответа ваше двойное обвинение. Вы -- сенатор, вы были председателем совета министров, вы -- Жорж Клемансо, я -- должностное лицо республики перед лицом неприятеля; пусть не говорят, что я когда-либо упустил случай предотвратить гражданские раздоры.
Вы стали жертвой двойной мистификации.
Никогда мне не приходила в голову парадоксальная мысль вызывать с фронта войска для сопровождения меня при моих завтрашних посещениях обеих палат. Если бы я желал сохранить традиционный эскорт, мне легко было бы найти свободных кавалеристов, так как таковые имеются в укрепленном лагере Парижа. Но более десяти дней назад состоялось соглашение с Дюбо и Дешанелем, что президиумы обеих палат, министры и я выедем завтра без всякого эскорта. Итак, ни одного драгуна не было взято с фронта.
Никогда также не приходила мне преступная мысль требовать какого-либо увеличения ассигнований для себя, и я [424] считал бы величайшим негодяем президента, который в настоящее время питал бы подобное намерение и не отдавал бы все свои ресурсы на помощь несчастным. Законопроект о временном бюджете был составлен согласно давнишнему обычаю: так как суммы, ассигнованные для президента на расходы по представительству, выплачиваются за четверть года вперед, министр, как это делается обычно, и к тому же без моего ведома, внес в графу этих расходов, кроме шести месяцев, еще одну четверть года, но само собой разумеется, что аванс за четверть года никоим образом не увеличивает всей суммы и вычитывается потом из годичной цифры. Плохо ли это или хорошо, это практиковалось так с 1875 г., и по поводу этого несколько лет назад даже произошел в сенате обмен мнений между Делахе и Андре Лефевром, товарищем министра финансов.
В последней сессии палаты вотировали временный бюджет, не выдвинув никаких возражений против сметы, приложенной к законопроекту. Но, когда я уже после этого заметил цифры, назначенные на расходы по представительству, я справился у Рибо и, несмотря на его разъяснения -- я изложил их вам выше, -- потребовал, чтобы он порвал с обычаем, который, по моему мнению, ничем не оправдывается, и внес в распределительном декрете только точную цифру -- шесть месяцев, что и было сделано.
Итак, не только не было ни у кого того возмутительного намерения, которое вы мне приписываете, но я сам, по собственному почину, прекратил практику, которая могла подать повод к недоразумениям.
Я остаюсь пораженным той легкостью, с которой вы принимаете на веру самые нелепые слухи, если они отвечают вашим предубеждениям. То, что я услышал от вас при нашей последней встрече, уже показало мне, в какие странные психологические ошибки вы впадаете, если вы априори решили, что данное лицо недостойно уважения. Однако, во всяком случае, вы должны были бы понимать, что человек, исполняющий известные почетные функции, если он не подлец и не сумасшедший, уже в силу обстоятельств морально и физически не способен при нынешней обстановке действовать [425] по эгоистическим соображениям. Если вы действительно не понимаете этого, мне приходится пожалеть вас за то, что в вашей душе живет такая бездна слепой ненависти и презрения".
Вот к каким оправданиям вынужден во время войны прибегать президент республики по прихоти Клемансо. Письмо мое, конечно, останется без ответа, но признаюсь, что, написав его, я почувствовал известное облегчение.
Более любезны, чем статьи в "L'Homme enchainé", новогодние поздравления, поступающие в Елисейский дворец. Они поступили от английского короля, бельгийского короля, бельгийского правительства, от сербского короля Петра, от сербского принца Александра, от генерала Жоффра и армий республики и т. д. Всюду та же уверенность в успехе, всюду те же клятвы бороться до победного конца.
Спора нет, год заканчивается не под триумфальные песнопения. Неприятель потерпел неудачу во всех своих попытках большого масштаба, он был побежден под Нанси, на Марне, во Фландрии, он повсюду иммобилизован, но мы тоже иммобилизованы не в меньшей мере, и часть нашей территории остается оккупированной неприятелем. Каждое наше усилие разрушить воздвигнутую перед нами стену стоило нам ужасающей цены, и оно разбивалось о несокрушимое сопротивление. Нам не удалось прорвать неприятельский фронт ни в центре, ни на флангах. Мы не даем неприятелю двинуться с места, но и он связывает нас по рукам и по ногам. На первый взгляд, нет оснований думать, почему бы немцам и нам не оставаться так друг против друга целую вечность.
Однако для каждого рассуждаюшего и сохранившего свое хладнокровие француза ясно, что минувший год оставляет нам обещания успеха. Я не скажу, что время работает на нас, оно работает только на тех, которые сами о себе заботятся, но оно позволит нам заботиться о себе. Мы будем иметь возможность производить или закупить недостающие нам военные материалы. Нам открыты все моря, мы свободно сообщаемся не только со своими союзниками, но и с Америкой. Напротив, наши враги подвержены почти полной [426] блокаде. Англия и ее доминионы готовят новые армии; со слов лорда Китченера, мы можем ожидать их в 1915 г. У нас самих проходит военную подготовку молодежь, жаждущая присоединиться к старшим; скоро у нас будут свежие силы, вооруженные и снаряженные лучше, чем когда-либо. Как же не верить в будущее?
Все запрещает нам впадать в отчаяние. Что касается меня, то, если меня посетят сомнения, я просто обращусь к Франции и буду просить ее поддержать и укрепить меня. Денно и нощно я чувствую ее присутствие. Чем больше ее страдания, тем больше она представляется мне как конкретное существо, как живая личность с знакомыми чертами. Я вижу ее перед собой с ее ранами, полученными в 1870 г., но спокойной, гордой, решительной. И слышу, как она говорит мне тоном, не допускающим возражений: "Так как я сама поставила тебя на этот пост и ты согласился принять его, ты должен теперь подавать пример. Оставайся на своем посту и будь стоек до конца". [427]
---------------------------------------------------------------------------
Текст издания: Пуанкаре Р. На службе Франции 1914-1915. / На службе Франции 1915-1916. -- M.: ACT, Мн.: Харвест, 2002.
Оригинал: Poincare R. Au service de la France de 1912-1917 (Tome de I Ю IX). -- Paris, 1926-1931
Книга на сайте: http://militera.lib.ru/memo/french/poincare_r/index.html
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
Свободное копирование
