Работали мы больше года, я нарисовал двести листов, на каждом — по два-три рисунка, сделал двести фотографий больных, до и после лечения, с подписями. Чистого текста было двести пятьдесят страниц. Это была громадная работа, отнявшая много сил. Но иначе учебник и не сделаешь. Мне повезло с моим редактором. И, хотя под конец я писал уже лучше, мы с Питером смеяться не переставали и Изабелла смеялась вместе с нами.
Только Леня Селя по-прежнему был настроен мрачновато и каждый час старался позвонить домой:
— Ирка, где Машка?.. Машка, где мама?..
По каждому несущественному поводу он мрачнел и замыкался в себе. Тогда я поддразнивал его:
— Что, чемоданов нет?
Или, стараясь его развлечь, я дразнил его словом «пипочка».
Он никак не мог смириться со своим положением техника. Я сам проходил такую ломку. Но я тогда понимал: на работе важно совсем не то, что ты думаешь о себе сам, но соответствовать ярлыку, который на тебе навешен. Леня этого не хотел понять и расстраивал меня работой с прохладцей. В своем эгоизме он хотел делать только то, что ему было выгодно. А выгодно ему было сдать экзамен и перетащить из Москвы свою маму и большую семью жены. Через общество албанцев в Нью-Йорке он наладил связь с отцом, разговаривал с ним по телефону и собирался послать ему приглашение в Америку. Для мамы он попросил у меня в долг большую сумму. Конечно, я дал.
Как-то у меня было назначено три больших операции в один день.
Я сказал ему:
— Придется нам с тобой допоздна пробыть в операционной.
Он надулся, как мышь на крупу:
— В Иркин день рождения? Я не останусь.
— Леня, ты же не бросишь меня одного?
— Нет, в Иркин день рождения я не останусь поздно.
Я разозлился: работа есть работа, и если твой старший просит, надо выполнять. В тот день я пришел домой уже за полночь. Ирина спросила:
— Что так поздно?
— Леня не хотел оставаться со мной в день рождения Ирки, пришлось мне работать одному, без помощника.
Что сказала про него Ирина, я лучше не напишу. Но и у меня после этого остался на душе горький осадок.
Леня мечтал попасть в резидентуру по ортопедической хирургии. Иммигрантов в нее не принимали. Я спросил Виктора:
— Есть ли какой-нибудь шанс помочь Лио?
— Практически — нет. Ни одна программа резидентуры не возьмет иммигранта. Но я как-то помог одному директору, чтобы его программу не сократили. Пусть Лио хорошо сдаст экзамен, я посмотрю, что можно для него сделать.
Виктор слов на ветер не бросал, я, как всегда, надеялся на него. И я знал, что связи в Америке всегда помогают. Мне хотелось помочь Лене больше, чем он хотел помогать мне.
В середине работы над книгой издательство прислало мне чек на десять тысяч долларов. Я решил сделать Ирине подарок:
— Знаешь, я всегда мечтал, чтобы у тебя была хорошая зимняя шубка. Много лет я с горечью думал: я так тяжело работаю всю жизнь, но не смог купить для тебя такую шубку. И вот теперь я хочу, чтобы на эти деньги ты сама пошла и выбрала себе что нравится.
Ирина никогда не любила тратить деньги на дорогие наряды и совсем не любила драгоценности. Но тут, первый раз в жизни, она решила позволить себе такое (или, может, просто уступила мне, чтобы я не расстраивался). И она купила норковую шубку в дорогом меховом магазине «Ritz». Там продавались очень хорошие вещи, правда, не совсем новые: богатые женщины сдавали туда за полцены меха, которые носили короткое время, — что-то вроде мехового комиссионного для богатых. Ирина выбрала элегантную шубку за две тысячи долларов, которая стоила не менее пяти.
Так учебник помог исполнению моей мечты о шубке для жены, и в то же время так победило ее трезвое кредо в отношении к дорогим вещам.
Свободное копирование
