Для пишущего и рисующего человека нет занятия приятней, чем сидеть над листом бумаги и сочинять и изображать. Это всегда было моим любимым времяпрепровождением: я писал и рисовал с детства. Став взрослым и посвятив судьбу хирургии, я написал несколько сборников стихов, книг воспоминаний и пьес. Правда, это литература художественная, в которой большую роль играет вымысел, воображение. Но я также написал и две диссертации, книгу по своему методу лечения плечевого сустава и много научных статей. Это литература совсем другого рода — она состоит сугубо из информации, главное в ней — строгое изложение фактов, наблюдение, а не воображение.
Написать учебник сложнее, чем стихотворение или диссертацию. Учебник читают не для эстетического впечатления или получения информации, его задача шире: по нему учатся, в него заглядывают вновь и вновь для закрепления знаний. «Повторенье — мать ученья». Хороший учебник должен всегда быть под рукой студента или специалиста, чтобы можно было еще и еще раз научиться тому, что в нем написано. И, поскольку учебник — это большая книга, в нем нужен особый сюжет, особая, «сквозная» логика изложения. Эту логику придает учебнику индивидуальность автора, и эта логика должна приковать и захватить внимание читателя. Чем учебник толще, тем больше следует придать ему определенной увлекательности. Это достигается двумя путями: или украсить текст тонкими авторскими обобщениями и рассуждениями, или украсить его хорошими иллюстрациями. А лучше всего — и тем и другим. А для этого нужна образность, воображение.
Каждый вечер я расчерчивал листы бумаги и наносил на них карандашом контуры будущего рисунка. Пока рисовал, уточнял детали, и в процессе этого складывалась логика моего изложения, заранее оформлялся будущий текст. Рисовать мне было совсем нетрудно: я давно готовил схемы ко многим нашим операциям. Правда, теперь я перерисовывал их для печати на большие листы плотной бумаги, делал это намного тщательней, усливал изображения тенями, придавая им объем. Я хотел, чтобы мои рисунки «рассказывали» сами себя, чтобы, как и рисунки Неттера, надолго оставались в памяти, чтобы их показывали на слайдах на конференциях и съездах (забегая вперед, могу сказать, что я этого добился).
Но когда я заканчивал рисунок и садился за стол сочинять текст — начинались мои муки. Медленно и с трудом я составлял фразу, она казалась мне грамотной. Потом я видел, что она недостаточно хороша, бился над ней, по несколько раз переделывал. Бывали фразы, которые я переписывал по пять — семь раз. Бывало, что целые страницы приходилось переписывать по Три-четыре раза. Утром я приносил готовый текст и оставлял его на столе Питера Ферраро. Целый день я был занят работой, а к концу дня мы с Питером садились у меня в кабинете за чашкой кофе и начинали заново перекраивать написанное. Он уточнял детали того, что я хотел сказать, и редактировал текст в ключе настоящего литературного английского. Питер был веселый и остроумный парень. Почему-то он любил называть меня Вовчик — где он мог услышать это русское уменьшительное имя? Нашу работу мы перемежали шутками и смехом.
— О'кей, — говорил он, — при некотором мозговом усилии я могу уловить, что ты хотел сказать. Это что, в России так пишут? Там это сошло бы, но здесь это звучит, как…
— Хочешь сказать, как бред сумасшедшего?
— Не совсем так, но все-таки бред. Надо переставить с головы на ноги.
Мы оба хохотали. Изабелла выглядывала из своей комнаты:
— Над чем это вы так смеетесь?
— Над тем, что Вовчик написал, — заливался Питер.
Изабелле не нравилось, что смеются над ее шефом. Она поджимала губы, но, видя, что я тоже хохочу, успокаивалась и даже посмеивалась вместе с нами. Все-таки в результате нашей работы получался настоящий литературный текст. Вскоре благодаря урокам Питера я стал писать лучше, и он уже не вносил так много исправлений.
Свободное копирование
