Как я нашел кибитку
Я нашел ее случайно. Однажды, сидя на столе, я повторял дорожные стихи Пушкина. Мне был подан сигнал, что "это похоже", что тут есть состояние человека, который движется. Сигнал я услышал с дивана, на котором сидела Попова и наблюдала за репетицией.
Почему это похоже на движение? И случайно ли я сел? Да, случайно, на одну секунду, покуда я не произнес первое дорожное стихотворение, вернее, первую его строчку. И вот тут произошло чудо: содержание стиха посадило меня в кибитку, а не на стол, — и, повинуясь этому, я стал вести себя на столе так, как я вел бы себя, сидя в настоящей кибитке. Так... так... это мне уже нравится.
Итак, наша неуклюжая "находка" (стол и стул) привела меня в конечном счете к действительной находке. Она напомнила, что палочка ребенка, если он верит, что эта лошадка, станет "похожей" на лошадку и убедит в этом всех окружающих.
Я вспомнил случай, который произошел еще в 1924 году, когда мы ездили на Северный Кавказ. Я ставил тогда с пионерами "Месс Менд" М. Шагинян. Одному из них я дал задание: изобрази, как ты летишь на самолете. Мальчишка подумал, лег животом на лавку и помахал руками. Ага, сказал я про себя, молодец! Ловко вывернулся. Это мне пригодится. И вот теперь это мне действительно пригодилось. В "Пушкине" я ездил на столе с чемоданом. Все верили, что едет Пушкин в кибитке. В таком преображении предметов есть та магия театра, которую я искал и о которой мечтал. Что же преобразует предмет? Под преобразованием предмета я разумею помогающее преобразованию ассоциативное мышление. В разбираемом мной случае толчком к преобразованию явилось содержание стихов и мое физическое поведение, соответствующее содержанию. Я сидел на столе, веря в то, что я еду в кибитке. Я так в это поверил, что стал дальше осваивать кибитку. Так, например, я менял маршрут. Я ехал вправо, влево, описывал круг, читал, сидя спиной к публике. Я наметил тему: на все четыре стороны света заносит судьба моего героя — то на восток, то на запад, то на север, то на юг. Сидя лицом в зрительный зал, я ехал на север, на юг — спиной к публике. Таким образом, я находил и разнообразные актерские задачи, состояния, помогающие мне выразить богатую гамму чувств и воплотить это в моем физическом поведении.
Стихи движутся, они "плывут", иногда "стоят на месте", — так я понимал природу пушкинского стиха.
Если я буду сидеть на столе лицом к публике, исполняя:
"Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, — седое время, —
Везет, не слезет с облучка".
А потом сяду в полуоборот (в профиль) к зрительному залу:
"С утра садимся мы в телегу,
Мы погоняем с ямщиком
И, презирая лень и негу,
Кричим: "Валяй по всем по трем!""
А после спиной, что чрезвычайно выразительно:
"Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней
И косогоры и овраги;
Кричим: "Полегче, дуралей!""
И, сделав, таким образом, полный круг, я совершу длинное путешествие на север, на юг, на восток и на запад.
"Катит по-прежнему телега.
Под вечер мы привыкли к ней
И дремля едем до ночлега,
А время гонит лошадей...".
Я объехал всю Российскую империю — сценическое время сделает свое дело.
Это наше счастье, что мы поверили в сценическое время и живем в нем немало солнечных лет.
Свободное копирование
