Все в мире поправимо. Жизнь снова прекрасна. Но еще одно обстоятельство, подобное року, обрушивается на голову незадачливого героя. Входит муж, вернувшийся с охоты. Охрипший на ветру, рыскавший по полям, он свеж, грубоват, весел, но двусмысленно гостеприимен. Не то дурак, думает граф ("У кузницы я видел ваш совсем готовый экипаж"), не то почуял, что с графом не все чисто ("Вы с нами будете обедать?"). Во всяком случае, сей муж подобен монументу: обладает громоподобным голосом и грацией медведя. Граф при виде этакого богатыря смущается и лепечет первое попавшееся на язык:
"Не знаю, право; я спешу". —
В оркестре еще раз прогромыхали басы:
"И, полно, граф, я вас прошу.
Жена и я, гостям мы рады...
Но, с досады
И все надежды потеряв,
Упрямится печальный граф".
И опять дороги... дороги... Вот и Пикар снова пускается в путь, не впервой... Что-то чудесное, бодрое в этом парне, складывающем чемоданы, — ритмичное и озорное:
"Уж подкрепив себя стаканом,
Пикар кряхтит за чемоданом.
Уже к коляске двое слуг
Несут привинчивать сундук.
К крыльцу подвезена коляска,
Пикар все скоро уложил,
И граф уехал...".
Все? Нет не все.
Может ли женщина, будучи такой совершенной, достойной похвалы, устояв от соблазна, не протрезвонить о сем происшествии на весь мир? Нет, не может.
"Но кто же более всего
С Натальей Павловной смеялся?
Не угадать вам. Почему ж?
Муж? — Как не так! Совсем не муж".
Басы! Басы! Громыхают басы грациозного медведя:
"Он говорил, что граф дурак,
Молокосос; что если так,
То графа он визжать заставит,
Что псами он его затравит".
И после грома запела скрипка:
"Смеялся Лидин, их сосед,
Помещик двадцати трех лет".
Нежная скрипичная мелодия, сквозь которую просвечивает некий секрет, вызывающий еще одну волну оглушительного смеха. И совсем после этого невинно звучит голос автора:
"Теперь мы можем справедливо
Сказать, что в наши времена
Супругу верная жена,
Друзья мои, совсем не диво".
Свободное копирование
