Итак, нет ни Москвы, ни памятников, ни театров, ни музеев. Есть депо, гора Змейка, клуб, библиотека. И есть люди. И кажется, что они чего-то ждут от московского гостя. Я стал думать, перебирать в памяти все, что исполняю.
Весь мой репертуар как-то померк, отошел куда-то, не отвечал на то главное, что все мы носили в сердце. Умер Владимир Ильич, это горе жило вместе с нами, не забывалось.
Мы не говорили с моей спутницей о том, что, покинув столицу, мы вдруг ощутили под ногами простую землю и увидели простых людей, стоявших на своих постах и выполнявших то, что им поручено: одни водили поезда, другие точили гайки, третьи дежурили у стрелок.
Все они ручейками вливались в большое понятие — народ. Странно, в Москве людей больше и сфера их деятельности шире и ответственней, но почему тут, где их только тысячи, они ближе, виднее и молчаливое ожидание их — "что привез им москвич?" — явственнее звучит?
И мы как-то виднее. Все в нас видно. Даже наша некоторая неподготовленность ко встрече с ними, вероятно, уже угадывается ими, вероятно, они догадываются, что я читаю Пушкина, Гоголя. Все это хорошо, но что есть еще? Есть ли о сегодняшнем дне? Может быть, о завтрашнем?
— Что же им все-таки почитать? — спросил я после долгого молчания.
— Маяковского, — сказала спутница.
— И Маяковского сложновато. Но его обязательно надо им прочесть.
— "Двенадцать" Блока.
— Верно. Прочту "Двенадцать".
— Да, но ты ведь приехал отдохнуть?
— Нет, это невозможно. Из Пушкина еще почитаю. Сцену из "Бориса Годунова".
— А еще что?
— И еще я прочту, пожалуй, "Графа Нулина".
— Ну... может быть...
— Конечно, это не совсем то, но... я попробую, надо проверить...
— Проверить надо.
— Еще надо прочесть "Моцарта и Сальери". Красноармейцы слушали и плакали.
— Когда убивают гения — народ сочувствует ему, потому и плакали, — сказала моя собеседница.
Я согласился с ней:
— Моцарт народу нравится. Верно. Ленин... Надо о Ленине... очень нужно о Ленине...
— Но у тебя есть.
— Мало! Надо все, все снова просмотреть и продумать...
— Мы сходим в библиотеку, в клубе есть...
— Сходим сейчас же.
И мы пошли в местную библиотеку.
Диспуты... Спорят... А чего спорить? Работать надо! Сложной, большой жизнью живут люди искусства в Москве, а вот приехали мы сюда, и почва уходит из-под ног. Я прочту им лекцию о московских театрах. Надо рассказать, что там делается.
Я сажусь писать лекцию. С чего же я начну? О чем буду говорить? Все театры разные и о каждом надо рассказать просто.
Мы из Москвы. Надо сообщить, что делают для них в Москве. Очень трудно...
Моя спутница рисует. Она делает макеты декораций и эскизы театральных костюмов различных московских спектаклей.
— Получается интересно... Мы устроим выставку во время лекции, — говорю я ей.
— Хорошо.
Так мы и сделали. Я прочел лекцию, сделав обзор последних постановок в московских театрах, а в антракте зрители рассматривали маленькую выставку, которую я объяснял.
К нам подошел мальчик из депо.
— А почему ты не нарисовала глаза у этой актрисы? — спросил он у моей спутницы.
— Это набросок, я хотела показать костюм и общий характер...
— А, нет, надо и глаза...
— Она сделала наброски, чтобы дать впечатление о характере роли, — сказал я в ее защиту. — Рисунок слишком мал для такой проработки.
— Ага! Понимаю, — сказал мальчик, — это заготовка?
— Вот-вот! — и мы оба засмеялись.
— Ну, если заготовка детали, — тогда можно. Знакомство состоялось, с нами подружилась молодежь.
Идут дни...
Москва стоит на севере, а мы, кажется, сдаем здесь экзамен на аттестат зрелости.
Но мы не говорим об этом. Мы сравниваем, какими мы были в Москве и какими стали здесь. Что же пригодится нам: что привезли мы с собой и чему научились в Москве и что узнали, чему научились здесь?
Мы как будто беззаботно проводим время, собираем фиалки, срываем вишни прямо с дерева, поглядывая в синие небеса и отдыхая. Все это так. Но сквозь это просвечивала напряженная работа мысли: хотелось найти себя, что-то новое входило в наше сознание, чему-то тут мы продолжали учиться. Это безотчетно, но это присутствует и куда-то зовет.
Свободное копирование
