... Без школы и без театра я остался после того, как проводил Вахтангова...
С богом, в дальнюю дорогу!
Путь найдешь ты, слава богу.
Светит месяц; ночь ясна;
Чарка выпита до дна.
Это было в ночь с 30 на 31 мая.
Вахтангов лежал недвижимо, со скрещенными руками на груди, со сжатыми, скорбными губами.
В неминуемо наступающем утре сквозь тяжелые черные шторы уже пробивался в студию солнечный луч, и в луче мы стояли и вглядывались в любимые черты нашего учителя.
Быть может, так очень давно, тому много столетий, на ступеньках мраморного портика стояли ученики Сократа...
Проходила ночь. Тишина. Горели тяжелые канделябры...
Я стоял над ним и читал, строго, четко, вдумываясь в слова.
Он слушает в последний раз, скорбный и недвижный...
Душно от цветов. Они белые, их приносят и приносят...
Ночь проходит.
Пропел петух. Скоро. Нужно спешить! И слезы падают на книгу, не бутафорские, неподдельные слезы!..
Неужели все это не сон, нескладный сон?
И разве эти холодные руки и белое-белое лицо вылеплены не из воска?!
Сейчас вот я закричу что есть силы, что давно пора кончать и чтобы давали занавес над этим жестоким, нелепым представлением!..
Я плохо понимаю, почему так затягивают последний акт...
И почему так странно бегут и бегут слезы...
Поют и несут его...
В шеренгу стоят с красными знаменами комсомольцы и салютуют Вахтангову, пропуская его мимо себя. Но почему не идут сюда мастера и не отдают дань художнику, учителю, почему музыканты не играют Бетховена, почему скульптор не лепит эту сухую, холодную, подернутую тлением голову? Почему гениальные артисты не читают самое его любимое и дорогое?
И вот стучат молотки...
Могильщики, как в "Гамлете"...
И вот кидают в эту глупую яму цветы и опускают его...
О, как бегут слезы...
Шумят деревья. Шумит высокая трава. Звонят в монастыре к вечерне.
Смотрю на все, что от него осталось, — на этот холм, на белые цветы, и ухожу один... Туда, в поле...
Развевает волосы мои ветер, и один я ухожу все дальше и дальше, туда, где, кажется мне, догоню его и где земля сливается с небом...
Я хочу еще раз в жизни испытать очарование вахтанговских ночей, то ночное волнение и вспомнить те утра, когда мы выходили из студии после репетиций.
Всю жизнь я буду стоять перед тобой, опустив голову, и ты, живой, никогда не уйдешь из моей памяти.
Незабываемы эти дни прощания с исхудавшим и любимым человеком, которому:
"... жить и жить,
сквозь годы мчась", —
как говорил Маяковский.
Театр осиротел. А я еще по-прежнему в школе. Однако я не могу без моего божества понимать: что и как? Я стал придирчив и подозрителен. Мне все казалось, сейчас вот возьмут и не так повернут. Ошибутся.
Вскоре меня исключили из студии за отсутствие таланта, и снова я стал незаконным сыном Вахтангова. Таким остаюсь и по сию пору.
Мама еще раз сказала — из тебя ничего не выйдет. Ты пропал.
Свободное копирование
