Сладкая каторга - 32

ЖИВНОСТЬ

В конце декабря 1991 года, в самую глушь зимы, отелилась бычком наша первая корова Ночка.

Никогда не забуду, как тогда потряс меня первый стакан молока от своей коровы.

Это было на третьи или четвертые сутки после отела, когда молоко уже почти потеряло всю молозивную густоту и соленость, и его можно было пробовать. Подоив Ночку и выпоив котелок парного молока ее толстолобому первенцу Ромке, в нетерпении перебиравшему своими мосластыми ножонками в загородке рядом с мамкиным стойлом, я сидел одиноко на кухне — жена в тот день работала — и потягивал из стакана это первое свое молоко, смертельно уставший от напряжения предыдущих дней и бессонных, в ожидании отела, ночей.

И что-то такое вдруг навалилось на сердце, сдавило горло тугим комом, и вот — не выдержал, заплакал: то ли от счастья, то ли Бог знает от чего.

Именно тогда, в слезах за столом сидючи, понял я, что все в предыдущей моей аграрной суете — игрушки, и что только теперь, обзаведясь скотиной, я намертво приковал себя к земле и хозяйству, и что этот крест — до конца жизни.

Вот уже и десять лет миновало с того дня, уже и Ноченьки у нас не стало, а она, та первая корова, все не забывается. В то лихое время, когда страна обваливалась в голодуху и когда у нас, всадивших все сбережения в мои стройки и технику, в кармане была вошь на аркане, она, Ночка, не позволила нам впасть в нужду, помогла встать на ноги.

Третий год мы без Ночки, но и сейчас, когда я пишу эти строки, мне тяжело вспоминать ту роковую осень 1999-го, когда все так несчастливо сошлось: крупные неприятности на работе у сына, мой инфаркт и решение пустить одну корову под нож, поскольку жене с двумя коровами и двумя взрослыми телятами было не управиться, а мои перспективы выздоровления и дальнейшего хозяйствования были совершенно неопределенными. И еще до моего отбытия в больницу мы решили оставить в хозяйстве только одну корову. Выбор, естественно, пал на Ветку, молодую, резвую коровенку, Ночкину дочь. С Ночкой же предстояло расставаться. Продавать ее живьем было делом безнадежным: уже немолодая, однорогая, слабая на задние ноги, она еще и доилась только тремя долями, хотя молока давала много.

Всю тяжесть того невезучего отрезка нашей жизни приняла на себя жена: я лежал в больнице, а сын выпутывался из своих скверных обстоятельств. Как она, уже немолодая и сама не очень-то здоровая, перенесла все это, только ей да Господу Богу известно.