В хозяйстве содержалось шесть коров и четыре лошади, а овец да птицы — несчетно. Работали каторжно, но зато и не бедствовали: хорошо питались, имели во что принарядиться в праздники, жили в просторной избе-пятистенке, покупали кое-что из сельхозтехники, построили свою ригу для сушки зерна и ток для молотьбы, а также несколько сенных сараев.
Но в 1931 году все это было отобрано. Дед умер, дети разъехались кто куда. Мать, как я уже писал, до замужества работавшая в колхозе, с горечью говорила, что из рая затолкали их в сущий ад. И, наверное, не так ее угнетало наступившее материальное неблагополучие — она часто вспоминала популярную в те годы в деревне частушку:
При царе при Николашке
Ели маслены олашки,
А пришла советска власть —
До мякины добралась.
Нет, не это, видимо, угнетало ее больше всего, а давила и принижала наступившая несвобода, крепостное подневолье и безотрадная уравниловка. Она вспоминала, что противней всего было работать бок о бок с той запьянцовской голытьбой, которая вороньем накинулась на отцовское добро при раскулачивании и, что ухватила, тут же спустила прахом на вино да безумь, да так с голыми задницами и влилась в колхоз. И работниками они были никакими, все держалось на бывших середняках да на кулацких детях.
А мать моя была труженица беззаветная: минуточки, бывало, сложа руки не посидит. До самой своей скоропостижной смерти в 1995 году, будучи восьмидесятипятилетней пенсионеркой, она почти самостоятельно справлялась с огородом, держала кур и кроликов. А когда я ввязался в крестьянские дела, она и мне еще порывалась помогать. И помогала! То на сенокосе, то на уборке картошки.
Но более всего она любила работать самостоятельно, в одиночку, чтобы никто не мешал и не раздражал, делая не так, как она задумала.
Вот и я, видно, в нее характером: люблю работать в одиночку. И всегда говорю, что помощники мне нужны немые, а лучше так и никого не надо. По крайней мере в тех делах, где можно справиться одному.
Скорее всего, это плохая черта характера, но вот ничего не могу с собой поделать: при многолюдье на штучной работе начинаю торопиться, нервничать, ошибаться; а там, глядишь, и расфыркаюсь, и разматюгаюсь в прах… Недаром мой любимый литературный герой — Робинзон Крузо. Правда, ему свои трудовые подвиги пришлось совершать в силу драматических обстоятельств, я же стремлюсь к одиночеству в работе добровольно, и труд одиночек — кустарей, художников, писателей — мне всегда импонировал.
Впрочем, писателем я чуть было не стал. Имея с детства влечение к слову и со школьной скамьи пописывая стихи, я в зрелые годы переключился на прозу и кой-какие лавры на сей ниве пожал: как раз в том, знаменательном для меня 1989 году, когда я из инженера-теплотехника ударно перековывался в крестьянина-единоличника, в Лениздате вышла моя первая (и единственная) книжка прозы “Спящие на том берегу”, плод моих почти десятилетних беллетристических потуг. К счастью, я тогда трезво оценил свои литературные способности и сошел с этой стези, поняв, что хлеба-соли сочинительством мне не нажить. Но мечталось: вот заведу хозяйство, буду лето работать на земле, а зимой, когда в крестьянских делах затишье, тут и отведу душу, тут и попишу чего. Но жизнь показала, что формула Маяковского: “Землю попашет — попишет стихи” — почти неосуществима. Это теперь, все наконец построив и все наладив в своем маленьком хозяйстве, да по причине нездоровья и возраста еще и сократив его до минимума, я зимой нет-нет и беру в руки авторучку, чтобы записать какие-то свои мысли…
Свободное копирование
