Опубликовано 24 апреля 2018 года. Отрывок 229
Открылась дверь, и ко мне в школьный радиоузел торжественно вошел Боба Лахметкин из параллельного девятого класса. В руках у него была катушка-"пятисотка" с магнитной пленкой, а на руке золотой перстень. Перстень Боба носил уже месяца два в знак получения большого наследства от безвременно ушедшей богатой тетушки, прожившей жизнь в далекой стране и завещавшей свое наследство юному русскому племяннику.
- Устиныч, включай маг, - сказал Лахметкин.
- Включен, - сказал я. - Что у тебя?
- Битлз! - торжественно объявил Боба. - Жуки-ударники! Это новая музыка, ей будет принадлежать весь мир!
- Давай, - сказал я, поставил катушку на подкассетник и быстро заправил пленку.
Приёмная катушка загудела, требуя запуска мотора.
- Давай! - сказал Боба.
На катушке играли и пели несколько явно не старых людей. Боба слушал прикрыв глаза и топал ногой, потом хотел закурить, но я не разрешил - час назад в "узелок" приходил некурящий директор школы Вольдемар Альфонсович Рентель и пристально вынюхивал воздух.
- Во!! Да?! - сказал Лахметкин, когда катушка закончилась.
- Интересно, - сказал я. - Неожиданные гармонии.
- Это тебе не джаз! - сказал Лахметкин.
- Да, - подтвердил я. - Не джаз. А почему они так кричат? Они поют в большом зале без микрофонов?
Лицо Бобы вытянулось и обрело скорбное выражение. Он блеснул перстнем и участливо спросил:
- Ты что, дурак? Ты не слышишь?
- Я никогда не слышу, если кричат, - сказал я. - Все дураки не слышат крика.
- Извини, Устиныч, - сказал Боба.
- Извини, Боба, - сказал я.
- Смотай, пожалуйста, - попросил Боба.
- Пожалуйста, - сказал я и поставил маг на обратную перемотку.
Боба горестно смотрел как перематывается пленка и поблескивал перстнем.
Так я встретился и расстался с "Битлами" и всей произошедшей из них музыкой, и не поняв, почему "ай лав ю" надо истошно орать и топать при этом. Чужим для меня оказался рок во всех его ипостасях, маскарадный эпатаж на концертах и в клипах. Пирсинги, всклокоченные прически и фрикционные подергивания с гитарой наперевес не были для меня ни музыкой, ни приложением к ней - такая "музыка" меня раздражала. С удовольствием слушал "Машину Времени", "Аквариум", "Ногу свело" и очень удивлялся, что это называется роком. Мне казалось, что рок и постколтрейновский джаз разрушают музыкальную ткань планеты, что они движимы личными протестами музыканта, которому не дали построить, и он взялся ломать. Залезть на сцену и, врубив все децибелы, декларировать свои личные ущемления - это казалось мне странным и неприличным занятием.
- На вечере крутанешь? - спросил Лахметкин, имея в виду школьный вечер с танцами.
- Крутану, если народ захочет, - пообещал я.
Народ захотел. Я крутанул и заметил, как изменился в зале общий рисунок танца. Индивидуальное самоутверждение вмиг сменило танцевальный диалог партнера и партнерши, утверждая шумное, почти истерическое одиночество каждого танцующего. Я поёжился, ушел в "узелок" и плотно притворил за собой дверь. Контрольный динамик был выключен, катушка Бобы крутилась беззвучно, только из зала доносилось уханье низких частот.
(2018)
(c) Юрий Устинов
Свободное копирование
