Распутица не позволяла мешкать. Срок истекал, и я, распростясь с родней и знакомством северного края, взял с собою опять секретаря и сына и выехал на Страстной неделе из Петербурга. Для меня не было праздников без Евгении, и чем отличнее встречался день в году по какому-либо событию, тем тошнее было мне проводить его в людях. Я не назову этого завистью, но в самой натуре человека есть какое-то отвращение к чужой радости, когда сам страдаешь. В таком расположении духа я бежал на Святую неделю от города и общества, я хотел ее провести в дороге, ни там, ни сям и ни с кем, что мне совершенно удалось исполнить. День рождения моего приходился в этот год в Великую пятницу весьма кстати, и я, накануне выехавши в путь, провел его в коляске на Новогородской дороге. В Великую субботу навестил я могилу деда моего в Новогороде, с сокрушенным сердцем пал пред гробом знаменитого сего мученика, пострадавшего за свободу, и, не мешкая, продолжал путь свой. Имея привычку по ночам стоять в жилах, я в Светлое для всех, а темное для меня воскресение проснулся в селе Крестецкого уезда, где отслушал обедню, разговелся с товарищами в избе и, поплакавши довольно, спрятался на весь день в повозку. Праздничная неделя для всех текла для меня беспокойно и уныло. Готовясь в Москве пробыть несколько ден и, следовательно, быть в Донском, я по пути приготовлял дух и мысли к тяжкому испытанию. Ничего не пропускал печального, уклонялся от всего приятного и в селе Медном, где похоронена теща моя, навестил гроб ее. Я дразнил свои чувства, вызывал меланхолию из всех ее внутренних ущелии и дышать хотел ею одною. Свернул в Подзолово, бедное поместье Смирных, в котором некогда Евгения, со мною заезжая на сутки на двое, и хижины родимого своего края превращала для меня в чертоги. Наконец, увидел я и московские златоверхие башни и приехал в самые сумерки того дня, в который на Святой неделе бывает в околотке нашем гулянье на Девичьем поле. Народ успокоился уже, дома чужих никого не было, и я не встревожил ничьей радости своей пасмурной рожей. Желая с матушкой проводить хотя кончик единственной в году недели и по обряду христиан с ней похристосоваться до истечения оной, я исполнил долг сей в субботу и заключил Святую неделю в родительском доме.
Недолго мешкал я в Москве и не бросался никуда. Магнит мой был в Донском и тянул меня к себе неотступно. Собравши все душевные силы, поехал я в жилище мертвых. Там уже предварили меня отец и дети, еще не было одной жены, и сию между гробами увидел издали. Памятник ее кинулся мне в глаза первый. Купол с надписью простою французскою, поддерживаемый семью столпами, возвышаясь между деревьями в отдаленном углу кладбища, означал дом костей наших, дом, в котором и я хочу истлеть подле Евгении. Число столпов означало число детей, оставшихся после нее. Надпись следующая: "Dieu retira son souffle à lui et Eugénie mourut" {Бог отнял ее дыхание, и Евгения умерла (фр.).}. Реналь сказал сие о Элизе Драпер, найденной в Индии. Простота выражений и высокость мыслей меня пленили. Я ее насек на своде золотыми буквами. Пусть никто не узнает, чей гроб тут поставлен. Оно для меня одного нужно, а я всегда его узнаю. Ни годы, ни времена, ни стихии, ни случаи, ничто ее не изгладит в душе моей. Приближаясь к бездыханной Евгении, я затрясся и упал. Я был нем и бесчувствен. Сжатое сердце не могло вздохнуть. Долго слезы не брызнули, долго природа оспоривала меня у смерти, и казалось, что сия последняя совсем меня присвоила. Я очувствовался за оградой монастыря и долго в мыслях лежал у ног Евгении в могиле. Тяжело любить еще то, что и нас любило, когда смерть пресекает взаимность. Любовь двух сердец, связанных вместе, есть блаженство человека, но любовь одного без возврата -- мука беспримерная. Назовем ли поэтому благом забвение того, чего лишились? По рассудку казалось бы так, -- душа иначе чувствует, она и во гроб летит к тому, кто ей давал отрады.
Управлял Москвой тот самый Беклешов, который так грубо обошелся с женой моей во время коронации. Но долг общежития, долг самой службы требовал, чтоб я к нему явился. Не тот уже был вельможа ныне. Холя с него спала. Он принял меня учтиво, ласково, звал обедать раз и два и снисходил даже до приветствий похвальных. Таков человек! Велик, когда возносят, и мал при непогоде.
Отношении мои к княжне Волконской переменили вид свой с самой кончины жены моей. Мой сон в ту пагубную ночь еще мерещился в глазах. Я будто не просыпался после него. Но поехал к ним, виделся с нею. Тяжкая встреча необходимая! Дружба в чистом и прямом ее смысле взяла место всех прочих чувств между нами, и оставалось обеим нам быть ею довольным.
Пока я был в Москве, в Университете случилось чрезвычайное заседание, на которое приглашены были все почетные его члены. По наличности в городе, принял и я в нем участие. Школьное словопрение заняло собрание целое утро. Я молчал и слушал. Дело шло об ижице. Задан вопрос: когда она писалась с крючком и когда без крючка? Я порадовался глубокой премудрости состязаний общих и, не входя в анатомическое исследование брошенной в азбуке нашей буквы, внутренно благодарил промысл, который в том же доме давал мне право, стул и голос, где в юности моей, сидя на лавке, чертил на аспидной доске задачи и глядел на профессора, как на создателя мира, а ныне рядом с ним на диспуте мог и противуречить без боязни. Жаль, что для таких преимуществ надобно терять зубы и приобретать белые волосы. Под старость все скучно, и почести надоедают.
Виделся с детьми отца моего, двумя Богдановыми. Они жили при матери своей. Имея в памяти всегда живо завещание родителево и желая усладить скуку моего одиночества, я пригласил сестру жить у меня в доме в Владимире. Не вдруг и не совсем она на то решилась. Мать ее отпустила погостить, и мы собрались вместе в путь. Она, приложа собственные труды к своему воспитанию, читала много и развернула все свои способности. Образование ее было не чужеземное. Природа наделила ее умом, душевными качествами и пылким воображением. Оно-то меня к ней и привязало. Пословица есть старая: "Рыбак рыбака далеко видит в плесе". Мы с ней сошлись дружелюбно и прямо родственно. Она полюбила меня, я ее, и кроме согласия, имея ее в своем доме, мне ничего ожидать было нельзя. Но кто испытал человека? "Приступим, -- говорит Давид, -- и сердце глубоко". Подлинно жаль, что в него нет слухового окошка. Меньше бы люди ошибались. К несчастию, и самая чистая дружба основывается нередко на пристрастиях. Кто жил без промаха?
Свободное копирование
