Бог дает человеку сердце и волю направлять его движении. Как скоро воля сия покоряется своему Творцу, так скоро все ее внушении благи, все побуждении незазорны. Евгения, получив жизнь от родителей бедных, сама же, воспитавшись на коште двора, не могла не приметить страшную разницу в познаниях и чувствах между собой и матерью своей, которая дожила до старости. Отец у нее умер во время ее малолетства. Мать была женщина с природным рассудком, но выросла и состарелась в крайнем невежестве, не училась грамоте и не знала счета. Все сие не освобождало дочери от внутреннего к ней почтения, и она всегда везде воле ее повиновалась. Редко писывала к ней, но помнила повсюду, снабжала по возможности, делилась избытками своими, оплакивала смерть ее как сирота, не стыдилась ни при ком, бывая с ней вместе, деревенского ее обращения, и что всего сильнее покажет, сколько она почитала мать свою: когда ехала из Пензы в Петербург возбудить милосердие ко мне Павла Первого после моей отставки, она заезжала в деревню матери своей Подзолово и сохранила во всю жизнь свою тот арженой сухарь с солью, который мать ее на дорогу ей дала, надписав на нем: "Благословение матери моей хлебом с солью в проезд мой чрез Подзолово, когда ехала в Питер просить о принятии опять мужа моего в службу". Этот черствый кусок хлеба я нашел после смерти жены моей сохранившимся в бумажке между ее вещами. Какого выше искать залога сыновней преданности?
Кто чтит отца и мать, тот и благодеяний не забывает. Самые значительные из сих оказаны были Евгении двором и в Смольном монастыре. Покойная великая княгиня, взяв ее во младенчестве на свои руки, основание положила ее воспитанию, и потому она имя Натальи Алексеевны не произносила без душевного смятения. Она в ней чувствовала всю свою потерю и по смерть была ей благодарна. Павел Первый и вторая его супруга по выпуске ее из монастыря содержали при дворе, отдали за меня замуж и скоро потом от нее хотя вовсе отступились, однако она никогда не забывала попечений их о себе. В самой вещи, читая жизнь нашу общую, замечено, что сии благодетели, бросивши ее тогда, когда могли сделать ей состояние, снабдили лоскутками при выдаче замуж, которые зовут общим словом приданого и которые никого не кормят. Что такое для благородной девушки, выдаваемой от двора, рядная, подписанная в четырнадцать, а стоющая поистине не более двадцати тысяч? Много для великого князя, но для императора подарок ничтожный. Вот все то, чем жена моя воспользовалась от щедрот Павла и Марии, да и то, если разобрать порядочно, происходило более от тщеславия, чем от прямого благотворения. Я никогда не забуду той минуты накануне моей свадьбы, в которую угодно было великой княгине спросить меня о употреблении, какое я намерен сделать из тех четырех тысяч, кои она в приданое девице Смирной назначила. Дело шло между нами в разговоре как будто бы о миллионах, и она очень успокоилась, когда узнала от меня, что я их отдам в рост в ломбард. При всех, однако, столь мелких благодеяниях, Евгения всегда чтила имена их, сносила с особенным мужеством духа все их уничижении, терзалась, когда меня отставили безвинно, крушилась, когда ей отказана была горенка на скотном дворе, что все подробно описано в своем месте в моей Истории. Харкала кровью, когда с кучею детей ездивши во дворец, ничего, кроме карамеля, там не получила, но без ропота благодарила их за прежние милости, воспоминала событие их с удовольствием и никогда дерзновенной мысли насчет их не огласила. Сколько потребно сил душевных, чтоб устоять в подобной благодарности! Гораздо естественнее была та, которой она считала себя обязанной Смольного монастыря госпожам надзирательницам. Там ее учили, просвещали, образовали, там она все дары природы развернула с успехом. Зато не было дня, в который бы Евгения не пожелала всякого счастия Лафонше и прочим иностранкам монастыря, особенно госпожам Росток и Вилламовой. Сей последней дочери остались ее друзьями по смерть. Никогда она всех их не забывала. Покорна быв до чрезвычайности каждой из них, она в особенности уважала madame Lafond. И еще при жизни Екатерины Второй, когда она ничего не значила, кроме что была надзирательница монастыря, жена моя до того почитала ее, что в день своего замужества просила великую княгиню пригласить ее на свадьбу, чего той не рассудилось сделать по придворным расчетам, и после венца, поехавши со мною в монастырь на третий день, со слезами винилась, что не успела быть у нее назавтра, выдержала от каприза этой своенравной старушки жесткий выговор, для чего привезла меня к ней во фраке, а не в мундире, и с трудом успокоилась дома, что невольным образом и не своей, а моей виною огорчила madame Lafond. Столь неограниченны были преданность ее и повиновение к ней. В другое время, когда суровый недостаток доводил нас до того, что без пособий А. В. Салтыкова мы бы не имели ни услуги, ни стола, ни приличного содержания, с каким ангельским терпением выносила она своенравии этого старика. Помня одни его услуги, она забывала упрямство, грубость, невежество. Не могла его любить, как любит привязанное сердце, но чтила как благодетеля, сноравливала его прихотям, нежила в разговоре, успокоивала надменную его душу, и сколько все то ей ни стоило, но благодарность превышала всякое отвращение к благодетелю. Оба они уже пред Богом, и я должен к особенной славе жены моей объявить здесь, что Салтыков, имея одну дочь, будучи в разводе с женою и не любя их обеих, хотел упрочить имение свое векселями жене моей, написал уже их и привез, но Евгения, с укоризнами напоминая ему несчастную жену и дочь его, никогда не согласилась принять сих актов, отреклась от такого пожертвования и показала, что в ней обитает прямо великая и благородная душа. Многие ли женщины в наше и во всякое время поступали равным образом!
Свободное копирование
