По отъезде матушки поехал я по городам и воротился к октябрю. Здесь место свое найдут два обстоятельства, коих начало, ход и последствии в большой были между собой противуположности, хотя и то, и другое от одного правительства происходили, из чего можно будет новое получить удостоверение, что в России люди правятся не по закону, а по совершенному капризу случая. При ревизии судов в Переславле встретил я множество недовольных тамошним исправником, который отличался примерною наглостью и по справедливости слыл буяном в своем околотке. Приятно служить с людьми благонравными, но, впрочем, когда чиновник и не очень дружен с строгою моралью, лишь бы не давал повода на себя жалобам, какое право имеет начальник привязываться к домашнему его поведению? Надзору его и воздержанию подлежат одни публичные погрешности. По разуму сего принятого мною правила я никакого не сделал снисхождения насилию и притязаниям. В моих глазах всегда виноват был тот, кто требовал копейки, но я никогда не считал преступником того, кто пользовался благосклонным подарком и добровольным от человека богаче себя, а с чистыми глазами и доброю совестью нетрудно различить сии два поступка между собою. Переславский мой исправник любил отнять насильно, вымучить, да еще и солгать. Поступили ко мне формальные на него жалобы от крестьян во взятках. В расспросах моих открывалось, что он многих обирал под предлогом дележа со мною. Такая неистовая в устах его клевета на мой счет, на которую ничто не давало ему права, ибо я даже и знакомства с ним кроме службы не сводил, ожесточила меня до крайности. Всякую пощаду после того я почитал явным самого себя пред народом обвинением. Итак, удаля его от должности, решился чрез Губернское правление, в которое препроводил все вошедшие на него жалобы, отдать его под суд Уголовной палаты. Распоряжение мое не полюбилось г. исправнику. Он имел покровителей. Честный человек часто не может их нажить вовеки, а плут редко недостаток в них чувствует. Он подал жалобу на меня в Сенат и, будучи под судом, отважился из-под общего присмотра, который за подобными чиновниками не всегда бывал так строг, как за низкими арестантами, скакать в Москву и сам явиться с прошением своим в Сенат. Сенат равнодушно все это принял и вместо того, чтоб, отослав его к своему месту, велеть оправдаться пред судом, что казалось бы мне и ближе к правилам, обратил весь гнев свой на меня. Скоро получил я указ, коим требовался с меня ответ, для чего я отдал исправника под суд и отрешил от должности? Отзыв мой был короток и основан на истории происшествия. Сенат сим не удовольствовался. По мнению моему, оставалось ему, прочтя мой ответ, решить, правильно или нет исправник отдан в Уголовную палату и освободить его от суда или выслать без отговорок к оному. Нет! Сенат на мой ответ потребовал от исправника возражении и, расписав их по пунктам, снова обратился ко мне с указом, требуя, чтоб я все пункты очистил. Нетрудно было и это сделать. Ни виноватый правым, ни правый виноватым быть не могут, но тяжело было сносить такие явные и мелкие против меня покушении первого судилища в России, коего поступками часто управляли чины канцелярские. Им я не мог нравиться; ведя себя чисто, я не имел нужды в их услугах, и делить с ними мне было нечего, искать милости их некстати, и потому я сделался жертвой их ненависти. Пусть беспристрастный критик юридических дел рассудит, следовало ли Сенату попустить себя на такой соблазнительный поступок. По какому закону он насылал вопросные пункты начальнику губернии, суду без именного указа не подлежащему? По какому праву ставил его на очной ставке с отрешенным исправником, входил в исследовании между ими и тем принимал на себя обязанность низшего места? Ибо следствии делает Земский суд, а потом рассматривают их по порядку первые судебные инстанции и доводят решении свои на утверждение Сената. Здесь, напротив, с самого начала дела Сенат сам следует, судит, рядит, определяет. Действие, смею сказать, противное равно закону и здравому рассудку. Вот как поступают суды человеческие, когда зажгут их сторонние страсти. Кому именно хотелось мне повредить, не знаю и не разыскивал, но с сей минуты началась между московским Сенатом и мною письменная война, которая не прекращалась до самой моей отставки. Выведен будучи из всякого терпения последним вопросом Сената, признаюсь, что я уклонился от умеренности в ответе и, давши полную волю раздраженному моему самолюбию, написал дерзновенные очистки на каждый пункт. Сенат, рассвирепев паче прежнего, присуждал уже требовать моей головы и подать о том государю доклад, что, может быть, нанесло бы мне ужаснейшие бедствии, ибо где же сила не ломает соломы? Но, к счастию моему, граф Александр Романович Воронцов, узнав о всем деле подробно и разумея худо гонимое мною лицо, предстательствовал в пользу мою у Сената, отклонил некоторых сенаторов от злобного их приговора, и кончилось производство дела сего тем, что мне сделан выговор за несовместные выражении, а исправник оставлен под судом. Суд сей длился несколько лет, и наконец очистительной присягой освобожден подозреваемый от суда и Сенатом же признан невинным потому, что заперся во всем, подтвердил отрицании свои целованием крестным и, следовательно, в преступлении не доказан. Подлинно, кроме Бога, который читает в совестях наших, кто силен судить и осуждать мздоимство? Оно всегда скрыто от глаз сторонних и защищается стеной участников своих. Пока московский Сенат таким образом в правом деле искал наносить мне чувствительные оскорблении, первый департамент того же Сената в Петербурге оказывал мне приятные знаки своего благорасположения. Вот какое повстречалось у меня в нем дело.
Свободное копирование
