Скоро прошли или пролетели двадцать восемь дней, и я, посадя Машу в сани, воротился благополучно еще хорошим зимним путем в Владимир. Из связи прежних происшествий видно, что мне отказано было в чине, который следовал мне с обошедшими меня года два ранее, потому что место мое в Соляной конторе ниже оного было по стату и всем отношениям, что самое сие препятствие заставило меня искать и принять настоящее звание, а потому, прослужа в нем почти год, я полагал дозволенным новый в пользу свою на сей счет поступок: писал к государю прямо, напоминал его обещание и просил исполнения оного. Министр отозвался мне от имени его величества, что доверенность ко мне высокомонаршая, означенная поручением губернии, есть уже сама по себе за прежнюю службу награда и что при новых подвигах в теперешнем звании я не буду оставлен без внимания. Новый посул, на который полагаться я уже не мог после такого худого исполнения первых обещаний. Но у двора слова не держут, обещать и обмануть сделалось системой царской нравственности. Везде одни и те же правила на тронах. Итак, оставалось мне ожидать благоприятнейшего случая к успеху.
Марта 22-го скончался благодетель наш г. Салтыков. Мы приняли это известие с печалью. Подлинно, он любил нас, помогал нам в нужде, снабжал в недостатках. Человек был странный, то есть, худо воспитан, мало обучен, грубого от природы свойства, вспыльчив, высокомерен, суетлив, тщеславен, угождающ во всем страстям сердца и плоти, но при всех сих недостатках был против нас совершенный благотворитель, выискивал средства быть нам полезен и употреблял их, не щадя своих иждивений. Не станем касаться глубоких причин, гнездившихся в сердце его и влекущих к таким доброхотным поступкам. Возблагодарим его в животе, и по смерти вспомним с признательностию. Кто добр для одного добра? Кто услужлив, забывая себя? Ах! Если искушать всякое благодеяние в горниле строгой истины, мы увидим, что человек все делает для себя и везде ищет самодовольствие свое.
На все потребна счастливая минута. В такую точно пошло мое представление о бароне Аше, заточенном в Ефимьеве монастыре, и государь дозволил мне, выпустя его из обители, перевезти в Владимир под условием таким, чтоб он жил тут под моим присмотром, и для того он стоял в моем собственном доме, где каждую минуту я мог видеть его образ жизни. Не приметив в нем с самого начала ничего вредного обществу, кроме жалкого повреждения ума в некоторых предметах, я считал долгом человеколюбия доставить ему некоторую свободу. Он оправдал мои о себе попечении жизнию тихою, скромною и поведением пристойным. Убеждении мои произвели в нем и то, что он безропотно присягнул государю публично в присутственном месте и, несмотря на тридцатилетнее заключение, столько еще сохранил физических сил и бодрости в духе, что иногда на балах вмешивался в польский и любил поиграть в кругу женщин. Хотя общество его не обогатило моего обыкновенного домашнего круга, но признаюсь, что каждый взгляд на него радовал мое сердце. Справедливо сказал один иностранный писатель: "Une bonne action nous rafraîchit le sang" {Доброе дело бодрит кровь (фр.).}.
Свободное копирование
