Рассмотрим теперь несколько образ управления, до меня бывший. Я о нем стану говорить беспристрастно. Предместник мой, г. Рунич, приняв губернию в царствование Павла и соображаясь с его строгостью, отличался полицейскими подвигами. Я никогда по сей части не мог и не искал с ним равняться, потому что начала наших рассуждений на сей счет были совершенно различны. Рунич хотел тихим образом знать все, что в каждом доме делается, любил шпионски выведывать нескромности, обличать их и тем делать себе выслуги. В глазах его преступлением казалось ходить в фраке, не сбросить перед ним капота, приехать четверкой, если чин велит запрягать пару. Он знал тотчас, кто в каком городе что сказал дерзкого в кругу своего семейства, ему доносили, кто, когда и куда поехал, в сертуке ли, в мундире, в котором часу, зачем и к кому. От склонности ли врожденной, или в угодность жестоким временам он так поступал, сие для меня осталось загадкой. Все изъясненные подробности составляли кучу рапортов, коими у меня, доколе не перестали их присылать, топился мой камин. Я глядел на вещи иными глазами, хотел все знать важное, дельное, а к мелочам не привязывался. Зная, что люди никогда ангелами не будут, не искал в них мнимого совершенства, а старался только о том, чтобы они не были черти. Снисходил к слабостям общим и сильно вооружался против наглости и хищных поступков. Я соблюл обычай присутствовать в мундирах, но днем фрак не казался бедою. При мне чиновники не тряслись раболепно у притолки и не смотрели на меня издали, как на божество. Я не забывал никогда, что мы с собой при рождении никаких патентов не приносим, и столько был приветлив со всеми, сколько каждого познании и нравственность заслуживали. Таким образом повел я себя сначала, те же правила сохранил и до конца. Что же лежит до гражданского дела, то предместник мой большим искусством в нем не мог хвалиться. Не служа нигде, кроме гвардии, и до Павлова времени прожив в Москве отставным бригадиром, он не имел никаких по сей части опытов. Все в губернии его боялись, он имел деспотический жезл в руках, был горд, самонравен, властолюбив. Не знаю, был ли он любим, ибо в губерниях, да и везде, любовь имеет общие признаки с порабощением. Доколе человек правит чем-нибудь, все подчиненные, кажется, его любят, все ему угождают, льстят, когда же верховный начальник теряет политическую силу, тогда или его бранят, или холодеют во всех к нему отношениях. Часто при мне бранили Рунича для того, чтоб меня похвалить, и часто хвалили его сердитые на меня, чтоб меня выбранить. Общая история человеческого рода. Узнать внутренность сердца не дано никому.
Свободное копирование
