Наконец, государь приехал в Москву короноваться, и день, для того назначенный, был 15-е число сентября. Я оставляю любопытным описывать, для чего не восемь дней позже, что было бы в один и тот же с Екатериной Второй. За ним, как водится, приехал Сенат и двор в столицу, и большое поле исканий открылось в доме Беклешова. Никто не ожидал больших наград, ибо несколько уже известны были свойства государя, и знали, что он ни на чины, ни на ленты щедр не будет. Это не значит того, чтобы не получил их какой-нибудь недостойный человек, нет, но и при малом числе розданных наград могли участниками в них быть люди, нимало не заслужившие оных. Так, например, и Мясоедов наш получил Александровскую ленту, уповательно, только за то, что в его доме квартировал Трощинский, который нашел, что гораздо легче заплатить за постой ничего не стоющей ему лентой, выпрошенной у государя по его к нему доверенности, нежели деньгами за чужой дом, а квартиры тогда были в Москве очень дороги. При всем том знали все, что государь хотел привести чины в некоторую цену после отца своего, который, расточая их ежедневно, не делал уже их столь драгоценными. Чтоб вес дать наружным преимуществам, надлежало в них скупиться, и Александр принял это за правило. Несмотря на то, я почитал себя обязанным хлопотать о себе и для сего ездил всякий день к Беклешову. Доклад об ответе моем на предложение губернаторства не был еще от него подан. Нужно было знать, какие он возродит последствии, нужно было притом подвигнуть Беклешова к доброму обо мне слову при докладе, но он совсем меня не знал, итак, я без всякой пользы ежедневно в шесть часов утра к нему являлся, надеясь, чем ранее я приеду, тем удобнее застану одного и переговорю с ним; всегда ошибался. Он не принимал никого в кабинете, кроме людей, особый доступ имеющих. Сам он был весьма грубого характера, а канцелярия его наполнена людьми, подражающими его свойству. Безак, правитель его канцелярии, был один из жесточайших грубиянов, каких я только видел в свете; следовательно, я приезжал к нему первый, слушал, как на стенных его часах ударит шесть часов утра; встречу дневной свет в его передней, дождусь общего приезда подобных мне просителей, толкусь в большой зале, болтаю, и так убивая время до двенадцати часов, увижу Беклешова не иначе, как одетого уже, торопящегося ехать во дворец. Около его тьма просителей. Он, обыкновенно, никого не выслушав, двум-трем скажет что-нибудь язвительное или грубое, остальные раздвинутся, и он сквозь трехсот человек пролетит в карету и помчится во дворец.
Свободное копирование
