Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни - 301

1801

 Здравствуй, девятое-на-десять столетие! Здравствуй, год блаженный, год, назначенный судьбою на искупление рода человеческого в России от гибельного тиранства, которое выю россиян совсем поработило!.. Ученые долго между собою спорили, которым годом начинается столетие, сим ли первым или осьмисотым. Странно, что они теряли на такой пустой спор свои досуги. По мнению моему, сомневаться в этом было бы то же, что и утверждать, будто сотня полна, когда сочтено девяносто девять. Но с другой стороны, что ж бы им и делать в часы их праздности? Друг друга задирая пустяками, они приводят в игру густую кровь свою и коротают время, которое не всегда и самые благоразумные люди на полезное употребляют. В свете всего довольно, немножко вздора, немножко дела составляют то, что мы называем разумом, способностьми, дарованиями, словом натурою человеческою.

 Чем ближе был Павел к своему падению, тем, казалось, больше он делал вещей чудных и несообразных. Заключенный в Михайловском замке[1], с удивительною роскошью отстроенном и в непостижимой скорости, хотя он был внутри самого Петербурга, однако же по временам мечтал быть за городом, и туда донесении начальников петербургских присылались по почте. Между бесчисленными его капризами бывали иногда и отголоски прежнего доброго его сердца. Таким почесть можно было приглашение всех выключенных из службы в Питер для освидетельствования их способностей, и многие были паки поверстаны в прежние чины.

Хотя сие относилось больше к людям военного состояния, однако и Нелидов, бывший наш директор, задумал съездить в столицу и обратить на себя внимание двора. Случай ему благоприятствовал. Он имел знатного родственника у двора и скоро по приезде своем в Петрополь пожалован сенатором[2]. Такое возмездие за оскорбительное изгнание из службы могло бы быть достаточно к удовлетворению горделивого духа его, но, как нередко случается, что судьба мешает в нашей участи, по русской пословице, ложку дегтя в бочку меду, то и г. Нелидов вместе с достоинством сенатора получил повеление присутствовать членом Главной соляной конторы. И так самое повышение его сделалось новым каким-то посрамлением, да еще и примерным в своем роде. От начала гражданской службы в России не было того, чтоб директор или президент какого-нибудь места присутственного, быв сменен, паки в то же место определялся как член оного. Одному Павлу свойственно было такие диковинки производить. Трудно было возражать ему, доказывать несовместность такого определения, и потому Нелидов должен был, воротясь в Москву, сесть в сенаторские кресла и на стул советника в Конторе. Быв ниже чином и званием, он управлял ею, а сделавшись судьею верховного трибунала в России, он только наряду с последним асессором Конторы удостоивался в ней иметь один голос. Я уже не говорю здесь о личных неудобствах в отношении к зависимости его от Мясоедова по Конторе и в то же время сотоварищества с ним в Сенате. Все уважении были потеряны, и трудно было отыскать в этом странном указе что-либо правильное. Заседании Нелидова открылись явной ссорой его с директором. Тот перестал почти въезжать в присутствие, давал предложения, которые Нелидов, согласясь со мной, опровергал беспрестанно.