Таким образом проводил я лето до самой осени. Рассудок мало-помалу излечил меня, и хотя не совсем, однако я стал терпеливее думать, слушать, говорить сам о том, что я обойден. Я даже и той отрады не имел, чтоб находиться со многими в одинаковом состоянии. Общая печаль не так тяжела, один другому помогает перенести ее, а здесь я да Волконский, да третий Львов, которого почитал свет за повредившегося с тех пор, как он хотел из битой земли воздвигнуть круг Москвы афинейские портики и спартанские цирки, только нас и было в это производство обойденных. Не богатая и не отборная компания! Однако пи[л]юлю эту надлежало проглотить, и я с большими гримасами ее принял. Мясоедов, как насмешливый лекарь, глядел на все это с улыбкою и радовался, что мог показать свое могущество над нами. Сим последним случаем унизив меня, он довершил все свои замыслы насчет Соляной конторы. Не надобно было много догадки, чтобы увидеть, что от него нам ожидать доброго нечего. Суля за нас предстательствовать, он только думал о себе и старался, по пословице, ковать железо, пока горячо. Благосклонная судьба не вовсе человека сражает, иногда посылает ему и утешении. Жена моя начала оправляться после родин своих и получать прежние силы. Она делила со мной мою новую печаль, всегда будучи готова к облегчению ее своими советами, еще она писала письмо к государю и поздравляла его в нем с днем его рождения. Тут описываемы были наши обстоятельства и без всякой гордости приносилась просьба о помиловании нас, но тщетно: письмо осталось без внимания, даже и в газетах, по обыкновению тогдашнего времени, не было внесено и поставило нас в сомненьи, было ли оно ему подано и им прочтено.
Скоро потом жена моя опять писала письмо к императрице, просила ее заступиться за нас, и тут двери были не только заперты -- заколочены, а уже в следующем годе жена получила через секретаря ее ответ такого содержания, что она в рассмотрение службы и прав входить не может, что это до нее не принадлежит. Не принадлежит до императрицы помочь человеку, попросить об обиженном, да и кого же? Мужа, императора! Что ж до нее принадлежит? Ужли благосостояние побочных детей, коими наполнены были в столицах воспитательные домы, одни должны были истощить все ее заботы и попечении, и ничего не оставалось в душе ее в пользу другого рода несчастных? Безуспешность наших трудов в преодолении участи своей лишила нас всякой надежды в будущем, мы беспрестанно унывали. Это не исправляло слабого здоровья жены моей, а я из сил выбивался, и сколько по сим стекшимся случаям, столько по худому расположению духа моего все лето я не выезжал за город. Правда, что не было уже вне Москвы предметов, туда меня привлекающих. Дом Волконских бессъездно жил в городе, дни собрания их были те же и продолжались летом так точно, как и зимою, следовательно, случаи к свиданию были близки, удобны, и я ими пользовался часто. О! Как весело любить, как приятно искать нравиться хотя на минуту! Кто мне возвратит те сладкие восхищении, кои осень жизни моей далеко от меня уже поставила? Нет удовольствия в жизни равного с тем, какое мы чувствуем, когда мы влюблены. Одно это очарование несколько услаждало прочие мои печали.
Мясоедов умел, однако, вывертываться из своих проказ и, чтоб не совсем меня против себя поставить, Бог знает для каких видов, представил шурина моего, служащего в Нижнем в тамошней Соляной конторе, к чину. Все ему было возможно, он служил под парусом случая и счастия, и всегда попутный ветер дул ему вслед. Шурина пожаловали в надворные советники, указ в Контору к нам пришел. Директор этому дал такой вид, что он все это делал для меня, и я после всех его лукавств принужден был еще благодарить его. Вот как светские плуты умеют заставить себе быть благодарными тех самых, коих режут. Повышение брата жены моей было мне приятно, но я очень знал, что оно происходило не от желания мне показать услугу, а от того только, чтоб показать вес свой у двора, показать, что стоило ему только окинуть благосклонным взором наши Конторы в Нижнем и Саратове, как вдруг пролились на них реки щедрот монарших.
Сам Мясоедов скоро получил новое удостоверение, что служба его угодна государю. По приезде своем из Саратова он не оставил послать рапорта в Сенат, в котором исчислил все пользы, им доставленные соляному делу. От этой поездки и личного его обозрения он умножил там, по словам его, поставку соли до знаменитого количества. Сенат, или лучше сказать, генерал-прокурор, положась на его донесении и не вникнув порядочно в сущность его распоряжений, которых неосновательность явно обнаружилась весной и о чем пространно тогда не оставлю я побеседовать, исходатайствовал ему знаки Малтийского ордена, крест на черной ленте на шею. Мясоедов был чван от природы и восхищался таким множеством крестов, болтающихся на персях его. Владимир оспоривал место Иоанну Иерусалимскому, так назывался старый Малтийский орден, который Павел раздавал, кому хотел, и тогда иметь его было в моде: иные покупали, иные доставали, иные выслуживали. Императору Павлу какой-то самозванец от сословия Малтийского капитула поднес право называться гроссмейстером этого ордена и раздавать оного знаки. За это мнимое право, ни мало, ни много, загорелась война между Россиею и Франциею, но, не дожидаясь ни успехов ее, ниже начала, Павел во всех актах имперских стал писаться гроссмейстер Ордена Иоанна Иерусалимского, издавал его статуты, наряжался в его знаки и других одевал. Мало всех этих проказ: чтоб более рассмешить вселенную, он Мальту велел в календарях своих напечатать российским губернским городом, определил туда военного губернатора и коменданта, которые, однако же, не смели никогда на этот остров и носу показать. Итак, ему ничего не стоило жаловать эти кресты своим подданным, а наша братия, получая их, восхищалась новостию мундиров, потому что орден имел свой собственный кафтан, алый с шитьем. Будто много надобно, чтоб обворожить умы человеческие? Чин, кусок ленточки, мундир -- все нас прельщает, и по моде мы находим превысокую цену в таких вещах, кои ни самой малейшей существенности не имеют. Но что до этого?
Мясоедов был доволен, счастлив, щеголял, а мы, бедные, ездили по утрам в Контору любоваться на разные ленты, которыми он был обвешан. Орден сей получен был им в октябре, и думать надобно, что он одолжен был им Кутайсову пополам с Обольяниновым, потому что первому из них незадолго пред тем имел случай оказать важную услугу, о которой сейчас говорить стану, и хотя поневоле и я тут ему большим был помощником, однако ничем не мог я добиться от него того, чтоб он слово обо мне молвил или написал благоприятно к кому бы то ни было в Петербурге.
Свободное копирование
