Как об нем, так и о сей ревизии положил я пространно говорить в следующем годе, дабы не прерывать связи в моих происшествиях, а теперь в заключение года скажу только, что все это не мешало мне делить времени между друзьями моими и пользоваться им столько, сколько смертному в свете позволено. Увидевши слово друзей здесь, кто-нибудь, может быть, и подстережет меня, найдя невозможным иметь их во множестве, тогда как и одного, говорят, настоящего сыскать трудно. Так, конечно; буде мы вообразим друга и захотим его с римскими нравами, то и ни одного не сыщем, но я не гоняюсь за невозможным, и, ежели слепо верить истории, которая передала нам тьму примеров такого дружества, для которого один за другого люди часто в огонь и в воду наперерыв кидались, по крайней мере в наши времена за такими дивами я не гоняюсь, а доволен и называю друзьями тех, кои без излишества в чувствах, без чрезвычайности в поступках любят меня, сколько по естеству возможно, и желают мне добра, а в этом роде друзей надобно иметь много, потому что всякий желает другу своему счастия по своему свойству, и так, имея одного, никогда благополучен не будешь. Он, будучи, например, скупого характера, пожелает тебе быть богатым, тогда как ты вместо богатства желаешь почести, а он, не будучи честолюбив, не понимает твоей прихоти и желает тебе противного. Напротив, когда друзей много и они все, как и естественно то заключать должно, различных свойств и нравов, то всякий, желая тебе того же, чего бы сам ты хотел, соединяют во многих разных своих желаниях целое твое блаженство, и в нем никакого нет недостатка. Смотря на общество и сожитие людей между собою, я часто сравниваю их с библиотеками. Охотник до книг не может одной быть доволен. После Попа, Кондильяка и Лагарпа, который такую всем им дал расценку, захочет он и Кребильоновы басни прочесть, заглянуть в Флориана, поумствовать с Мерсье, поездить с Ланглем, волочиться с Волтером, плакать с Стерном и подурачиться с Скарроном и так далее. Все это требует многих книг. Общество, в котором среди известного числа людей нельзя найтить для всякого чувства пищи, для всякого желания предмета, есть недостаточно, точно так, как сочинение, в котором потерян один том. Душа ищет связи откровенной и честных нравов, сердце -- трогательных вздохов и слез умиленных, текущих от горячей и восхитительной любви, разум хочет глубокомыслия и бегает за ученостию, за людьми бесстрастными, поседевшими в испытаниях. Как скоро нет всего того в обществе, оно бедно и наводит скуку. Надобно, чтоб человек был среди людей доволен, надобно ему соединить в них все оттенки разных свойств его и чувствований, иначе он будет все читать одну книгу. Она скоро ему надоест, другой он не сыщет, и самое чтение ему так опротивит, что он в кабинет свой никогда войти не захочет. Сравнение сие, может быть, мной уже и повторялося, если так, то виноват, но я пишу уже двадцать лет мою Историю, и весьма немудрено, если через такое долгое время я одно и то же повторил даже более двух раз. Во-первых, я пишу для себя и для детей моих, и пишу с тем, что ежели мои записки увидят в свете, то в нем тогда меня не будет, а потому мне и нужды не встретится сетовать о том, так ли обо мне думают по моей Истории, как я желаю, или иначе. Сверх того, я совсем не писатель публичный. Я мараю бумагу для своего занятия, для моих забав. Это наполняет мои досуги, сокращает время, которого такую знатную часть должен бы я был без того отдавать праздности. Я писатель или марачка совсем не систематический, начала с концом не связываю, пишу погодно, что со мной случилось, рассуждаю о действии всякого случившегося со мной происшествия на мой ум и сердце так, как то и другое настроены бывают. Итак, не войду в досаду, ежели никто и читать меня не станет. Как кому угодно. Я себя ни за Тита Ливия, ни за Саллюстия не выдаю, следовательно, и критиковать меня мало находки, да я же, еще раз твержу, критики не услышу, не проведаю, потому что гроб очень крепко затыкает человеческие уши. Худо только то, что я все сулю басни, а беспрестанно толкую, чего у меня никто не просит. Я бы должен был рассказывать мое приключение как сказку, как газетчик европейские сшивает новости одну за другою, и, кажется, даже твердо решился так поступать в начале года, но к концу оного изменил. Трудно, я вижу, преодолеть природу. Со мной сбывается во всех смыслах французская пословица: "chassez le naturel, il revient au galop" {против природы не пойдешь (фр.).}. Театр, женщины, все тому служит примером и доказательством. Итак, ежели человека переделать нельзя, ежели подлинно согласиться и поневоле должно в том, что каковы мы в колыбельку, таковы и в могилку, то да простят мне мои россказни и позволят продолжать так же их в наступающем годе, в заглавии которого будет и у меня сиять Мясоедов, как ясный месяц на небе, который еще не успел в полноте своей озарить Соляную контору, как уже она и ущерб его примечать стала. Увы! Не все то золото, что светится. Приготовляясь говорить об нем, нельзя не вспомнить славных Державиных стихов, которыми он столь достойно увенчал на все грядущие веки память одного современника своего:
Осел пробудет век ослом,
Хотя осыпан он звездами,
Где должно действовать умом,
Он только хлопает ушами.
Вот и мои вам поминки, все господа почетные дураки, а за тем -- прости, год любезный, прекрасный в моей жизни. И ты хотя имеешь свои пятна, но кто без них на свете, по крайней мере ты не замаран. Есть места в тебе, на которые можно взглянуть с приятной улыбкой, с благосклонным чувством удовольствия. Чего же больше? Все несовершенно. 365 дней не могут быть одинаковы. Где можно между ими отыскать побольше дней радостных, тот год хорош, мил, счастлив, словом, тот год есть таков, каков был для меня истекший под сей последней чертой моего пера, которое к нему уже не возвратится.
Свободное копирование
