Среди сих возмущений природы я почти все лето провел за городом и по утрам в будние дни, сидя в конторе, сочинял оперу "Любовное волшебство". В меня тогда театральный демон вселился. Вся жизнь моя, обыкновенно, приносилась в жертву или ему, или женщинам. Та или другая страсть владела моими чувствами. Среди восторгов воспламененного воображения, для которого всегда везде находились у меня готовые предметы, написал я оперу, которая есть одна из славнейших горячек бывших и будущих сочинителей. Читая ее несколько лет спустя, не могу понять, откуда такой бред вселился в мою голову. Я был в сильном жару, когда писал ее. Она весьма скоро поспела, но я бы никогда, признаюсь, ее не напечатал, если бы не имела счастия понравиться жене моей. По ее убеждениям отдал я ее в печать и согласился пустить в продажу. Она от меня и посвящена была ей, все ее достоинство в глазах моих состояло в том, что она ей казалась затейлива. Мне не надобно было иных преимуществ, сколько раз и в кого бы я ни влюбился, жену свою всегда любил более и лучше всех женщин. Я радовался, что мог приношение ей сделать сочинения такого, которое ее забавляло. Под сим покровительством уговорился я с книгопродавцем иностранным и пустил ее в свет, взяв себе за то несколько лишь экземпляров, и никогда не имел духа спросить у него, сошла ли она с рук, не остался ли он от продажи ее в накладе, потому что почти наверное узнавал, что никто ее не купит. Что лежит до публики, никто ею не отяготился, разве те, кои, по некоторым стишкам знавши меня в свете, полюбопытствовали, может быть, ее прочесть и подосадовали на меня, что я ее сочинил, а на жену мою, что она ее не сожгла в камине. Впрочем, никто ее не видал, ее нигде в Москве не играли, да и музыки никто на нее не сочинил. Несколько времени спустя сведал я только, что она полюбилась в Нижнем и была там играна на публичном театре князя Шаховского, который на нее музыку велел сочинить. Я никогда на сцене ее не видал, хотя сильную во мне к тому произвел охоту доставленный от князя Шаховского билет с раскрашенным Аполлоном и разными девизами для входу во всякое время в его Нижегородский театр, но туда ехать ее смотреть было бы не по моим деньгам, и далеко, и дорого. Я вообразил ее и тем остался доволен. Какое тесное сцепление в уме моем тогда было приятных и пасмурных мыслей рядом с этой оперой. Ехавши в деревню к зятю слушать неожидаемой громовой трескотни, я писал стихами мое завещание, которое как будто в возмездие за худой успех моей оперы было так благосклонно принято и одобрено всей публикой. На что я говорю "худой успех моей оперы", я никогда не соглашусь, чтоб она такой имела для меня, ибо, развеселя жену мою, заставляя иногда ее улыбнуться, о, как и мне она была приятна! Что нужды мне в прочем до публики; я, конечно, хвалу ее и признательность привык ценить высоко, но милая жена всякой публики выше. Она была мой ценсор, ментор, друг. Ее одно слово, с удовольствием о каком бы то ни было из моих произведений сказанное, составляло его вес и цену в моем кабинете, после я их выпускал с полной надежностью и если иногда в чаяниях моих ошибался, то нимало о том не сетовал, или, божусь честью, менее, нежели тужил о том, когда при многих чужих похвалах жене моей какой-нибудь стишок мой не нравился. Прошу не погневаться, я ее так любил и иначе не умел чувствовать.
Все наши печали должны бы были посещать нас в хорошую погоду. Летом натура кажется удобнее, все худое перенести можно. Я не говорю о бедах, они тяжелы во всякое время, потому что и лучшее при них кажется самым скверным, но что лежит до неприятностей, нередко род смертных посещающих, то при ясном виде неба, прогулки, рассеяний самый воздух могут подействовать на раздраженные чувства и их несколько успокоить. Проведя нынешнее лето довольно приятно, вступил я в осень и касался уже почти зимы, как жена моя опять начала харкать кровью, но расстройка сия в ее здоровье скоро исправлена, и она пришла в прежнее изрядное свое состояние. Она тогда уже была здорова, когда не страдала мучительными припадками своей болезни, которая состояла в гемофтизии, по разговору докторов, а по-моему, в чахотке, но я тогда, к счастию моему, не полагал ее в ней или, лучше сказать, обманывал себя насчет ее здоровья. Ах! Как облегчительно быть по крайней мере обольщенну и не видеть ясно тех напастей, которые рок, сей никем не избегаемый тиран наш, исподволь готовит смертным. Я думал, что она только слабого сложения, а совсем не утверждался в том, что все видели, кроме меня, что она чахла. Сама она, кажется, сие чувствовала и, зная робкий и мнительный нрав мой, из великодушия старалась скрывать от меня будущее. Словом, она гасла, и тогда только почитал я ее здоровой, когда она не жаловалась на какие-либо чрезвычайные боли в груди и легком.
Свободное копирование
