Прошло лето, и за ним наступила пасмурная осень. Я накупил на всю зиму в камин дров, потому что без камина нельзя жить как без воздуха, а чтоб и сердечный камин всегда содержать в тепле, я возобновил прежние мои знакомства. Ездил к Нарышкиной, которой зараз уж я не боялся, к Долгорукой, тетке моей, которой дружество от превратных обстоятельств усиливалось, к другой Долгорукой, вдове, с которой прежняя моя связь не потерпела никакой расстройки. И так между ими, то с той, то с другой, я прогонял на белом свете тоску осенних вечеров.
В сентябре выпустили из Конной гвардии с чином корнета в драгунский полк Хостатова, стоявший тогда в Харькове, брата моего Гришу Богданова. Это меня порадовало, ибо ему в гвардии служить становилось несносно. Никто не жаловал, а всякий бил. Тяжкое состояние! Мы с ним повидались, он отправился в полк и начал вести свою службу, а я во всю зиму начал, как птица с ветки на другую, перескакивать с печали на печаль.
Начались они тем, что сентября 21-го жена выкинула двухмесячного зародыша, который и похоронен в доме нашем под Девичьим полем близ домовой нашей церкви. Сей случай, хотя не сопровождался болезненными приключениями, но все был не в радость, особливо после ее немощей прежних мало или ничего не предвещал хорошего. Сие случилось с нею так нечаянно, что на вечеринке у нас при многих гостях едва она успела выйтить из-за карт, как уже все было кончено. Тотчас прискакал Политковский, и начался опять ее карантин. Увы! Давно ли она из него, бедная, вышла! Природа мучила ее с стороны физики за те, конечно, возвышенные чувства, которыми она была одарена от Бога.
По некотором облегчении ее в доме Волконских затеяли театр и меня играть пригласили. Этот дом был сердцу моему милее всех прочих моих знакомств, следовательно, отказа им никогда не было. Выбор пиесы умножил желание мое показаться опять публике. Они назначили "Philosophe marié" и ту же ролю в ней мне дали, какую я играл и прежде у двора да у принцессы Барятинской, то есть Ариста. Хотя времена между собой очень были различны, но сие удовольствия театрального не уменьшало, итак, пиесу мы выучили. Я с восторгом готовился ее играть, зато встретили меня новые неприятности. Учитель при детях наших г. Тиери был мужчина видный. Будучи позван с детьми на детский бал к Гагариной, я его привез туда с собой. Он полюбился хозяйке и многим ее приятелям, которые не довольн[о] были мои, чтоб поступить со мной во всей строгой честности, на самом этом бале посулили ему больше жалованья, подговорили от меня сойтить, и князь Вяземский, тот самый, который был генерал-губернатором в Пензе во время моей там службы, у нас его подбил. Он отошел и поставил нас в новом затруднении искать на смену его другого. Немудрено, конечно, найтить такого учителя, каков в лице г. Вральмана представлен в "Недоросле". О! Конечно, немудрено, благодаря французской революции, которая их из отечества выгоняла тысячами. Мы в них недостатка не имеем, но сыскать настоящего и хорошего нравоучителя весьма трудно. Случай нам послал человека по сердцу. По рекомендации Долгорукого, князя Юрия Владимировича сына, приняли мы г. Венца, немца, человека строгих правил, хорошего поведения и с познаниями. Он не замешкался к нам приехать на тех же условиях денежных, какие имел прежний, и мы опять насчет ребятишек наших успокоились. Комедия шла своим чередом, но, видно, в книгах судеб написано было, что прежде, нежели мы ее сыграем, много воды утечет и пробежит обстоятельств всякого рода.
Свободное копирование
