По выздоровлении жены моей от простуды мы завели для сокращения зимних вечеров у себя маленькие съезды приятельские, а к тому дом Волконского познакомил меня с князем Трубецким, господином богатым, у которого дом был большой, театр прекрасный, во всех трубках горели свечи, всегда тьма народу, и сквозь огней различить некогда было в окошки, хороша или дурна погода, а чувствовать ее мешали несколько десятков печей, которые исправно топились. В этом славном доме заводился спектакль между благородными людьми -- как меня не позвать в труппу? А мне -- как не пойтить? То и другое очень скоро состоялось, и я сделался между ими актером. Тут, как обыкновенно на всех театрах, начались интриги и сплетни, суеты и недосуги. Я отстал от вольного театра. Срок ложи нашей с Салтыковым истекал, цена на них возвысилась, и я не рассудил брать ее на будущий год. Довольно забав было и без того. Репетиции у Трубецкого доставляли нам большие увеселении, мы ссорились за роли и мирились по триста раз на день. Большого у нас никого не было, хозяин был всеобщий слуга; жена его, прекрасная женщина, знакомая мне еще в девушках и из строгой бедности попавшая в изобильное состояние, влюбляла мужа своего беспрестанно в себя, а сама влюблялась во всех. Тот тешил ее роскошными издержками, а прочие забавами, время текло скорее всякого ручья, мы не успевали считать дней в неделе. Какой сильный магнит -- великолепные стены, музыка и множество свеч! Все туда бегут, как пчелы на хорошенький цветок. Любовь к веселью есть общая страсть человечества. Где же его искать, как не под крышкой богатых? Трубецкой тогда спешил показывать, что из двадцати шести тысяч душ, которые за ним написаны были по сказкам, можно, не имея ни души в самом себе, ни ума, убить третью долю на фонари и кулисы так, что никто и спасибо за то сказать не захочет. Вот мастерский способ быть расточительным! Философ накупил бы книг, но кто их читать станет, особливо зимой, при свечке часто сальной? Боголюбивый человек наделал бы колоколов, окладов, утварей, которые бы никого не забавляли, и первые лишь сон отнимали своим звоном. Благотворительный муж нынешнего века наделал бы богаделен, гошпиталей, о которых писали бы во всех газетах, тогда как заключенные в них ожидали смерти без врачевства и достаточной пищи. Итак, не лучше ли, чтоб знатные кучи денег находились в руках людей роскошных и щедрых? Конечно, лучше, и дай Бог за эту зиму князю Трубецкому много лет здравствовать! Он прост -- что нужды, у него весело; он груб -- что нужды, у него модно; он пасмурен -- что нужды, у него светло. Виват, богатые простяки! Вселенная без вас была бы самая плачевная нора, самая темная пещера, в которой ученые мудрецы и лето умели бы сделать несноснее зимы своими беспрестанными аксиомами. Комедия наша назначена была в декабре, но, казалось, судьба и тут позавидовала нашим забавам. Кто-нибудь из нашего общества провинился, ибо кончина принца Виртемберского, отца императрицы Марии Федоровны, послужила причиной большого в обоих столицах траура, и даже все публичные позорища были на три месяца заказаны. Хотя его никому не было жаль, однако церемонии придворные требовали, чтоб вид скуки покрыл все городские лица. Все начали печалиться по указу, а особливо мы, но не о принце, которого никто в глаза не знал, а о том, что не удалось сыграть выученной комедии и блеснуть перед Москвой. О! Если бы иных огорчений на свете не было, как те одни, которые по наряду показываются между людьми, хорошо бы жить было на свете. Сей траур, однако, подлинно был для нас огорчителен, потому что пресеклись частые съезды у Трубецкого, и резвости остановились вдруг так, как маятник в часах, которых никто не заводит.
Свободное копирование
