В июне скончалась мама моя, добрая старушка Марья Карповна. Она была весьма ветха, и с дня на день давно ожидаема была смерть ее. Правда, что люди все должны умирать и что к этому привыкнуть от начала мира надлежало; особливо меньшее сострадание, кажется, иметь должно о тех, кои, до старости доживши глубокой, плотят необходимую дань природе в такие лета, когда уже она истощила к человеку все свои снисхождении, но при всем том жаль человека, к которому мы привязаны, даже и после ста лет жизни его лишиться. Она приняла меня на свои руки от утробы матери моей и за всеми за нами ходила с участием искренним, а не наемничьим, она нас любила без притворства и была одарена свойствами кроткими, справедливыми. Мы ее любили от младенчества и до зрелых возрастов наших всегда с одинаковым усердием, и я священной чту обязанностию доныне вспоминать о имени ее не иначе, как с благоговением достодолжной признательности к ее трудам.
После легенького сего движения в чувствительном моем сердце судьба сильнейшим потрясением его расстроила в августе. Беременность женина приходила к последнему ее сроку, тягость ее была непомерна. 10-го числа поутру почувствовала она признаки приближающихся родин и потребовала помощи. Будучи терпеливого свойства по природе и крайне великого духа, она до самых последних минут обходиться любила без бабки, но когда сия, освидетельствовав, нашла невозможность родить без помощи акушерской, и послано было за ним, то я от сего известия потерял весь рассудок, и робость превозмогла все прочие чувства. Жена, напротив, с мужеством к тому приготовлялась, нимало не тревожилась, но, спасая только меня, не позволяла мне ни быть тут при операции, ни состоянием моим действовать на ее душу, сбирающую на ту минуту внутрь себя все свои силы. Искуснейший оператор г. Бергман, старик опытный и сердобольный, скоро прибыл к нам на помощь. Он, осмотря положение жены, нашел ее беременной двумя младенцами, из коих ни один не мог сам собой без помощи рук его родиться. К счастию, не нужны были никакие инструменты, и скоро Бергман открыл свет двум близнецам нашим, но сие скоро тогда было очень длинно и для нас мучительно. Известие о родинах жены моей произвело во мне сильную радость, ее описать нельзя ничем, восхищении сего рода так непосредственно овладеют сердцем, что с разумом долго не соберешься, дабы самому себе изъяснить свое состояние, не только уметь с другим разделить свои чувства. Первая минута свидания моего с женой после наших страхов, кои при всей скромности свойств ее, конечно, и ее тревожили, эта первая минута ни из какого пера не вытечет на бумагу. О! Как трудно пролить на ней пламенные чувства сердца, в сильные движении от любви приведенного! Я обнимал бабушку, Бергмана, жену, мать, детей и всех. Все, даже служители наши, в тот миг благословенный, в которой десница Вышнего, по счастию, еще ее спасала, казались мне друзьями, все водворялись в мою душу, она открыта была ко всем благосклонным побуждениям. Дети наши вновь рожденные были оба мужеского пола, они названы были Рафаилом и Дмитрием. Первое имя избрано было прежде, второе вдруг вошло в голову, и оно сохранилось в память родного дяди отца моего князя Дмитрия Ивановича, в Киеве скончавшегося. Они казались так слабы, что нельзя было откладывать крестин, и потому мать моя с Александром Васильевичем Салтыковым в тот же день принимали их от купели, но страх сей был напрасен, они начали оправляться и стали жить.
Свободное копирование
