Я выше нечто молвил о делах, до Соляной конторы принадлежащих. Хотя они в нее втекали во множестве, но успеха в ее упражнениях ожидать было невозможно: будучи сама под Сенатом и не имея гроша денег в своем распоряжении, обязана будучи на все свои расходы просить внимания государственного казначея, как могла она управлять с пользой заготовлениями соляными, развозкой и доставлением солей? При казенных палатах были так называемые камерные части, особо отделенные, коих состояние еще было смешаннее нашего, ибо они зависели и от Главной соляной конторы, и от казенных палат. В их производство вмешивался и начальник губернии, следовательно, он и казенные палаты, не завися от Соляной конторы, посылали свои представлении прямо в Сенат, тогда как камерная часть, находя в чем-нибудь худое с их стороны, еще описываться должна была с Соляной конторой, а та входила в Сенат, итак, существование ее было излишнее и больше вредно, нежели выгодно для казны. В таком состоянии наших дел я исправлял одну форму, то есть ездил туда по утрам, слушал без внимания толстые тетради вздора и где не предусматривал большой беды, там прикладывал мою руку в ожидании директора, который езжал поздно, а без него ничего не делалось, и один Поярков заготовлял доклады. Я писывал письма к моим старым пензенским друзьям, с которыми переписка моя еще продолжалась, и иногда твердил роли для благородных театров. Чтобы время проводить еще приятнее, я езжал за город по свободным дням, пользуясь прекрасным тогдашним летом, и нанимал пополам с Салтыковым ложу в театре, в котором, по пристрастию моему, не пропускал ни одного зрелища, сколь они тогда дурны ни были, но, так долго живши в провинции, мне простительно было находить прекрасным много такого, что изнеженным московичам казалось посредственным или даже и худым; после продолжительной скуки, какова была моя в Пензе, и безделка радует. Жена, будучи отягощена беременностию своей до той степени, что не могла без костыля ходить, чувствуя сильную боль в ногах, сидела и по склонности, и по необходимости все дома. Скуку ее умножал Салтыков, который благотворениями своими и услугами покупал право надоедать ей всякими вздорными новостьми, а тогда Москва больше, нежели когда-нибудь ими щеголяла. Всякая почта привозила что-нибудь новое и час от часу страннее.
К Петрову дню ожидали больших милостей. Снова надежда польстила и жену мою. Она, дабы не укорить сама себя пренебрежением малейшего случая ко счастью своего семейства, рассудила опять при поздравительном письме принести новую просьбу о улучшении нашего состояния со стороны достатка. Но когда судьба чего не хочет, тщетны там все усилии, и на сей раз постигла нас неудача. Просьба осталась без ответа и без успеха. Здесь я не могу не остановить течения исторических приключений жизни моей и не сделать замечания насчет обращения двора тогдашнего с моей женой.
Положим, что собственные мои шалости, каковою должен я признать приключение мое с Улыбышевой в Пензе, и служили поводом ко всем тем несчастным случаям, которые провидение влекло на судьбу мою как бы мстя пороку до новой и будущей жизни уже в здешней. Положим, что император Павел, быв недоволен поведением моим, не зная обстоятельств семейных наших и почитая меня притеснителем жены моей, хотел в обидах, делаемых мне, вступиться за нее, но когда он слышал ее обо мне убедительные просьбы в разлуке со мной, следовательно, никакое принуждение мое действовать не могло, когда он видел из слез ее и неотступных о пользе моей исканий, что мы составляем одного человека и что наши выгоды суть одни и те же, тогда непонятно было его упорство сделать что-либо в мою пользу. В том ли, в другом ли случае все, кажется, налагало на него обязанность вспомоществовать жене моей. Буде она была бы от меня несчастлива, тем более причин доставить ей состояние, которое, принадлежа ей собственно, сделало бы ее независимой от мужа недостойного, напротив, принудило бы сего последнего если не из любви, то из видов корысти обращаться с ней лучше. Если она в муже счастлива и простила ему те проступки, коими прежде притесняема была ее участь, если она сама его столько любит, что для него подъемлет такие подвиги, какими был я обязан бесподобной жене моей, то за что же двору больше всех на меня рассердиться и мстить за шалости, позабытые даже и тем благородным лицом, которое более всех ими оскорбляться имело право, то есть жена моя, следовательно, поступки двора в рассуждение ее были не только несправедливы, но даже и безрассудны. Определяя меня в службу, давая мне жалованье, они все-таки мне же подчиняли ту женщину, о которой они думали, будто она от меня несчастлива, а таким образом не ее ли они губили еще больше, поставляя ее в пущую от меня зависимость? Если они предполагали меня худым мужем, не ее ли жребий они отягощали без причин и без вины? Кто растолкует такую странную логику? Но цари могут ее и не иметь. Вместо Кондилияка когда они прочтут артикулы лучшего предка своего Петра I, они думают, что все знают и достаточно сведущи для трона. Трон не шахматный стол, на котором худой игрок пешки двигает и роняет, а слуга, поднявши с пола, опять на стол поставит. Нет! Что на этом столе сидя уронишь, то не только слуги, часто и Бог сам поднять не может. Оставим их и поговорим о таком деле, в котором мы чуть не опрокинулись в глубины морские, или, лучше сказать, едва не попали в зияющий зев порфироносного нашего тигра, он всегда был отверст, вседневно приносила ему судьба новые жертвы. Никогда нельзя было согласиться правильнее с сей давно проповеданной истиной, что Бог во гневе своем создал царя, как во времена Павловы. Пусть спросят Россию всю, правду ли я говорю. Она еще ныне курится кровию несчастных, а слез их пар более воссылается, чем благословение людей, им возвеличенных. Полно!
Свободное копирование
