Минута воли Божией разбивает все преграды к желаемому, как луч благотворного солнца прогоняет тучи сердитого неба. Отправляюсь я из Москвы с одним Алексашей, а Павла и дочерей обеих оставляю дома. Со мною едет сердобольная наша мама, никогда нас нигде не покидавшая, малое число людей и нужные пожитки. Суеты, отнимая свободу мыслей, препятствовали подумать о приискании надежного учителя к детям, да и в той неизвестности, в какой мы были о роде нашей жизни, какого можно было искать наставника? Обстоятельства неприятные, сгустившись пред глазами нашими, мешали что-либо предпринимать для себя и для детей; мы жили в тумане. Бог послал мне тогда одного только клавикордного мастера г. Пуло, который, не имев еще большого числа учеников, охотно взялся с тем, чтобы жить у нас в московском доме, учить детей моих старших музыке. Они имели к ней способности, которые после успехи их совершенно обнаружили. Природа сама призывала их к сему нежному упражнению, в котором несчастные такие утешительные встречают минуты. В уважение склонности их, я оставил их в Москве у матери под присмотром, а сам бежал из дому родительского.
Приехав в Клин, встретился с родственниками моими князьями Голицыными, кои, воспрещая мне ехать далее, уверяли, что я переведен в Москву. Трудно мне было сему поверить, но известие это сопровождаемо было от них такими подробностями, кои не оставляли места никакому сомнению. Тогда все ехало в Москву к коронации, весь двор должен был скоро быть на пути. Страх опоздать в Петербург, оставить жену мою в неведении обо мне, потерпеть недостаток в лошадях, просрочить, быть опять выключену, а паче всего ужас встретить Павла -- все это действовало на расстроенное воображение мое и отнимало последние силы действовать. Однако решился я сутки промешкать в Клину и в эти сутки, и именно 6 марта (я никогда подобных ему дней в жизни моей не забуду, каждый из них делает в ней эпоху), при звуке каждого колокольчика у почтового двора бегал туда с квартиры осведомляться, нет ли чего ко мне или обо мне проезжающим известного. Тут последовало со мной довольно смешное приключение. На почтовый двор приехал генерал Сиверс. Я адресовался к нему, нимало его не зная, с вопросом: не знает ли он чего о моей судьбе? Он на это спросил меня, не соляной ли я пристав под судом, ибо сего звания люди, отрешаемые от мест своих, нередко по большой Петербургской дороге в уездных городах, каков Клин, скитались по трактирам, прося подаяния в счет их казенных начетов. Ответ мой вывел Сиверса из сомнения, он узнал, кто я, и извинялся с замешательством. Все это удручало меня, подобно как туча пред ясной минутой давит атмосферу.
Свободное копирование
