Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни - 221

1795

 Принявшись за журнал мой снова, я уже сказал, что множество бумаг моих распропало, так что не могу с желаемою подробностию, а паче постепенностию в приключениях ввести в оный нынешнего года. Начался он тем, что закидали меня стихами и разными панегириками, за ними никогда дело не станет. Рифмы везде вяжут, как бабы чулки, была бы лишь охота за них платить, а даром и прямых достоинств не похвалят. У двора новый год означался разными милостями монаршими на нас, то есть на статских, ибо лично на меня уже давно ни одна не падала. Влияние паче прочих имел данный диплом Самойлову на графское достоинство[1] -- за что? Вот здесь-то, подлинно, не солгавши можно сказать: "Бог знает!", ибо людям догадаться было бы трудно. Сколько, думаю, тогда писем поздравительных наслала к нему всяка наша братья! Приказной торопился попотчевать его сиятельством. О! Если бы сии приношения так, как и подносимые мне стихи, по мере надобностей каждого могли предзнаменовать счастливый или неблагополучный год, сколько бы они были милы и приятны; но то беда, что в похвалах сего рода никакой нет пользы, ни истины. Я в сию минуту читаю происшествия генваря и вижу -- увы! -- что двор не изъят от огорчений. На одинаких весках[2] с последним нищебродом знаменитейших в свете царей неумолимая судьба подвергает естественным сокрушениям. После радости печаль -- сие правило действует и в чертогах, трон от оного нимало не свободен. 7-го генваря родилась великая княжна Анна Павловна, а 16-го скончалась сухоткою Ольга Павловна[3]. Ее ли бы, кажется, не вылечили врачи, если бы не была назначена минута смерти каждого таким существом, противу которого нет обороны ни в каком искусстве.

Во время сих происшествий в Петербурге у нас происходили свои. Куракин неотступно звал меня к себе, и я с женой посетил его в пензенской деревне. О приеме его говорить лишнее одно и то же. Придворные эти особы никогда не меняют своей наружности, никогда, сирень во время своих в ком-нибудь надобностей. Где есть любовь или какое-либо чувство привлечения к человеку, там кажется неестественно изо дня в день быть одинакову. Малейшая перемена в друге или оттенка в его приязни побуждает и нас в поступках своих с ним соображаться, а тут, напротив, всякий играет свою роль, как он ее выучил, и Куракин ежедневно на письме и на словах был противу нас все тот же. Их можно уподобить, этих господ, карточным вырезанным куклам, у которых рука или нога прыгает не выше и не далее, как в меру протянутой нитки, посредством которой шалливое дитя ее двигает. Здесь случай и нужда то, что там ребенок. Начало новых откупов, а за князем с затруднительною наддачею осталась Пенза, самый худой город относительно к этой операции, заставляло его для собственных своих польз ублажать меня сколько можно, ибо, зная, что деньгами купить меня неудобно, не отчаивался он путем самолюбия расшевелить стоическую мою упругость. Итак, мы у него погостили, ели, пили сладко, слушали приятную музыку, и в эти сутки я соглашался весьма с г. Beaumarchais. Фигаро не врал, когда он сказал: "Posséder c'est peu de chose, mais c'est jouir qui rend heureux {Обладать не главное, счастье -- это уметь наслаждаться (фр.).}"[4]. Выучитесь, соотчичи мои почтенные, выучитесь все, Бога ради, по-французски, вы много узнаете вещей остроумных и истинных, каких писатели наши долго еще вам с таким жаром и силою, как те, не выразят. Подлинно, что пользы владеть вещию, иметь ее своею только? Наслаждаться ею -- вот прямое благополучие! Когда я в гостях у Куракина делил с ним его забавы, не мои ли были на тот момент все его прихоти. Он платил, а я наслаждался, и наслаждался, смею сказать, больше, чем он, потому что частое употребление и самых милых вещей становится скучно. Не так дорого, а изредка пользоваться приятным умножает его цену. Таково было мое положение. Эту правду не оспорит, я думаю, никто, при Мафусалеме еще ее испытали, и с тех пор все тому верят, кроме любовников, которые одни думают, что их чувства вечны и что милое лицо в пятнадцать лет так же мило будет, когда природа отнимет у него зубы и нарядит ясны очи в морщины. Я слышу, что читатель мне говорит: "Без прибаски нельзя". Виноват, упрек справедлив. Можно было просто сказать, что, погостив у Куракина, домой воротились, но тогда б История моя была очень коротка, а мне хочется, чтоб она состояла из нескольких тетрадей, дабы, если не будет интересна после меня, по крайней мере была бы тяжела на вес; на что? -- спросят меня. А кто знает, может быть через сто тысяч сто девяносто девять лет так же дорого платить станут за золотник моих рукописей, как теперь заплатит охотник древности за поношенную строчку Пророчества Сивиллы. Однако не шутя пора за дело.