Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни - 210

Итак, запершись, отправлял эстафет ко двору и потом предался всем горестным моим размышлениям. Тогда-то я всю пропасть зол моих измерил, увидел со всех сторон мою неосторожность. Размышления мои насчет бедной жены моей, как неумолимые фурии, грызли плачевное мое сердце. Родитель мой, дражайший родитель! Вот до какой степени дошла тоска моя, что я благодарил Бога, что ты не дожил до посрамления сына своего! О, если бы ты его узнал, это бы ускорило твою кончину, я бы никогда не согласился приписать решительный миг ее твоим болезням, я бы уверился, что я твой убийца, и кто бы меня тогда примирил с моею совестию, которая отгоняла от меня сон и тишину непорочного сердца. Слава Богу, слава Богу, что отец мой умер прежде. В таких-то размышлениях проводил я все дни и ночи и, кроме палаты, никуда не выходил, дома сидел, как невольник, имея при себе офицера полиции, чтобы предохранить себя от дальнейшего зла. Ах! Есть ли что-нибудь выше стыда на свете! Губернатору всего этого казалось мало, он позволял уездному суду делать мне привязки, требовать от меня доказательств. На что? На такое дело, которому в полдни на улице весь почти город был свидетель. Не было сил моих таких привязок выдерживать, я отрекся давать объяснения, сослался на поданную жалобу самой государыне и ждал отрады от одной ее воли. Небо между тем доставило мне некоторое удовольствие.

Получил я от 10 июля письмо от князя Алексея Борисовича Куракина, который именем Самойлова уведомлял меня, что государыня на отпуск мой изъявила свое согласие и на донесение ей при сем случае о хорошей моей службе изволила отозваться, что ей усердие мое известно. Похвала Екатерины сильна бы была рассеять всякую мрачность в мыслях, но сердце мое так было убито, что я и сим письмом не способен был столько восхититься, сколько бы обрадовался во всякое другое время. Сердце мое, видно, предчувствовало, что все эти выгодные заключения исчезнут, и гнев ее один будет моим уделом. О, когда бы гнев только! Раздражение не трогает чувствительного сердца. Нет! Умели ей внушить, что я черный человек, и составить самое худое обо мне мнение, и на что? Чтобы доставить другому мое место[1]. Но мы до сего еще не дошли.